Чёрт побери… Что же мы творим?
Тело не подчиняется рациональному «я», полностью уходя в самоволку: ладони сами тут же обхватывают сильную шею Альваро, чтобы быть ближе. Под пальцами чувствуются две его тонкие вены, вздыбившиеся от ярости даруемого поцелуя. В нём с этим сплетается и безумие, и непринятие, и кристально-чистое желание.
Я ведь должна его оттолкнуть. Должна же?
Но как марионетка нахожусь под полным контролем кукловода, с той лишь разницей, что делаю сейчас всё по своему велению.
Альваро захватывает зубами мою нижнюю губу, оттягивая, и тут же касается кончиком языка моего — нет…
Нет-нет-нет! Нельзя так сладко целоваться.
Движение, и мой язык ответно давит на его. В глотке гасится гулкий стон, услышав отголосок которого, Рамирес сильнее прижимается губами к моим, увеличивая скорость. Катастрофически не хватает кислорода, полностью сожжённого между нами, а в голове нет никаких дурацких сравнений с мужем, сожаления или же стыда. Лишь молочно-белая пустота, в которой алыми вспышками начинает возникать вожделение.
Но позже я буду благодарна Альваро, что мы не двинулись дальше — он так же первым прерывает остервенелый поцелуй, как и первым начал. Одна ладонь всё так же стискивает мой бок, а вторая взлетает к лицу — его пальцы впиваются в мои скулы, и я готова поспорить, что чувствую в них не только сносящую силу, но и ласку.
Губы не прикрываются из-за давления, и Альваро изучает на них каждую трещинку, словно хочет убедиться, что оставил максимально заметный след, который после увидит каждый.
Отпечаток.
Хозяйское клеймо…
— Человек сам создаёт свою судьбу, Джейн, — его дыхание медленно восстанавливается, как и утерянное в страсти самообладание. — И ты не поняла главного: когда это окончательно произойдёт, когда ты превратишься в сотни осколков, — именно я буду рядом.
Его руки неохотно покидают меня, и я мгновенно чувствую себя опустошенной. Благо ноги не подкашиваются, как у какой-нибудь школьницы, но вот голова кружится уже не столько от поцелуя, сколько от двусмысленности последних его слов.
В этом весь он — неоднозначный, с тысячей оттенков смысла в репликах и жестах.
— Этому не стоило случаться, — тихо молвит он, окончательно отойдя от меня на приличное расстояние, и застывает в центре комнаты.
На скулах Рамиреса двигаются желваки, словно он хочет сказать что-то ещё, чтобы добить меня, всё ещё прижатую уже собственной гравитацией и шоком к стене, окончательно. Но молчание спасает нас обоих, и он просто уходит, не прощаясь.
28 апреля 2015 года, Нью-Йорк
Единственная фотография, оставшаяся после смерти мужа, — та, на которой он обнимает меня на свадьбе. На снимке я, молодая, ужасно счастливая и влюблённая, смотрю Роджеру в глаза, а он отвечает мне искрящимся от смеха взглядом, обнимая одной ладонью за талию, а в другой держит бокал «Шардоне», которое так не любил, но согласился заказать на торжество.