— Даже не представляешь, как я рад, что тебе заметно лучше, — Иллаю пришлось довольно сильно отклониться в сторону, чтобы поймать подушонку, и он легонько бросил её в меня обратно. — На случай, если потребуется снова, — с лёгким смешком пояснил он.
— Вижу, что и ты не хвораешь! Что тебе нужно, вирит твоим рёбрам?!
— Ну, признаюсь, у меня было к тебе два вопроса. С одним из них я уже закончил, — он подался вперёд, упершись локтями в колени, и совершенно обезоруживающе спросил, — Ты и вправду на меня сердишься?
— Сержусь? Я зла, как гремлин!
Иллай озадаченно потёр подбородок, и смешно сморщив нос, произнес:
— Эээ…
— Вот именно! — а сердиться на него было чрезвычайно трудно.
— Не припомню ничего такого, что могло бы…
— Я просила тебя не стирать мне память!
— Но я и не…
— Состояние беспамятства, то есть принудительного погружения в анабиоз, по моему мнению, относится именно к таким действиям!
— Оу. Так дело в этом, — теперь он смущенно потер подбородок, — Прости, у меня вовсе не было намерения тебя оскорбить или тем более расстроить.
— Но тебе удалось! И не только в этом, к твоему сведению!
Шутливое расположение постепенно оставляло Иллая.
— Готов тебя выслушать, — осторожно произнес он. — Возможно, у меня найдутся слова в свою защиту, — юноша немного скомкано улыбнулся, очевидно, не готовый к подобному приему.
Я качнула головой, набрала воздуха в легкие, но так и не найдя подходящих слов, шумно выдохнула и отвернулась, сильно тряхнув кулаками.
— Смелее. Скажи. Освободи себя от этого. Обида не приносит добра, — подбодрил он меня.
Я собралась с духом и выпалила:
— Ты постоянно вселяешь в меня надежду, но раз за разом оставляешь в двусмысленном положении. На мой же взгляд, нелепо самоутверждаться таким вот образом, — я машинально ткнула пальцем в сторону ванной. — Откровенно говоря, я благодарна тебе за столь высокую оценку моего самообладания и моих способностей снова и снова восставать из пепла. И я ведь не зря говорила тебе про мозоль тогда, однако… Ах, да к чему я! — я беспомощно подняла руки, и так же уронила их вниз, — Теперь всё это не имеет смысла. И исправить уже ничего нельзя.
Иллай выслушал мои фонтанирования с совершенно невозмутимым видом, только скулы вдруг выступили резче на побледневшем под свежим июньским загаром лице, а брови чуть заметно приподнялись. Глаза пристально следили за мной, не упуская ни на мгновенье, словно он пытался забраться внутрь моей головы, чтобы убедиться, действительно ли я чувствую то, что говорю. Но в этот раз я была к этому готова и внутри у меня по-настоящему клокотало.