По всему выходило, что я в Рулуюнии — стране, что в полутора мирах от нашего. Во всяком случае, карта в кристалле показывала именно так. Хоть и соскакивала время от времени то во вторую плотность, то снова возвращалась на рулуюнгский уровень. Я никак не могла зафиксироваться в одной точке. От волнения, вероятно. В конце концов, сознательно и одна я делала это впервые, а поправить или удержать меня на месте сейчас было некому. Артём с Анькой и моими родителями остались на Иремеле, а с Иллаем мы, кажется, ещё не были знакомы.
Я поджала губы и решительно оглянулась. Мне уже не было так отчаянно больно, как тогда на Куперле, у водопада, когда я узнала, что Иллай, удивительный, хранитель порталов из следующего мира и, судя по всему, юноша моей мечты, любит меня. Но мы вынуждены избегать друг друга, чтобы со мной не случилось несчастье. Сейчас происходящее раскладывалось по нужным ячейкам в голове, вот только солнечное сплетение всё ещё предательски ныло. Хотя, от того, что я, в принципе, что-то делаю, и уже снова здесь, на Урале, с каждым вздохом становилось всё легче.
Вокруг не было ни одного знакомого ориентира. Деревья, деревья… и деревья. Кажется, я опять сильно промахнулась — понятия не имею почему, мне ещё ни разу не удалось попасть точно в нужное место и время.
Заставить себя уехать отсюда неделю назад было очень непросто. Первые пару дней после возвращения к водопаду я была словно оглушена или будто находилась под прозрачным колпаком. Звуки и события доносились до меня, как через толстый слой защитной ваты. Любые прикосновения теперь были болезненны и неприятны. Я была оголённым нервом, растерзанным зверем, раздавленным цветком. Было плохо. Очень плохо. Больно было даже дышать.
Анька говорила, что это невралгия от слишком долгого пребывания в ледяной воде и под холодным дождём. Но я-то знала, что нет. Душа болит больнее. Слёзы кончились давно. И я действительно вся съёжилась, словно и вправду высохла. Наверное, надо пить воду. Но я не могла. Ничего не хотела. Только спать. Погрузиться в спасительное забытье: там я могу видеть его.
Люди и пейзажи сливались в плотную, серую массу, а звуки и голоса в еле различимый гул. Я не помню, как мы оказались на турбазе, где нас ждали однокурсники. Кажется, нас привезла какая-то машина.
Я отчаянно сопротивлялась отъезду и настаивала на том, что непременно желаю остаться здесь жить и работать ничего не понимающему археологу, Владимиру Николаевичу, который привёз нас сюда и отвечал за меня перед родителями, университетом и уголовным кодексом.