Два дня я просто спала, вставая только, чтобы попить. Болела голова. И сердце. Обрывки произошедшего преследовали меня. Белое лицо Расвена. Борей, преграждающий Иллаю путь, убивающие глаза и бежевые крошки камня. Вспышки слов, куски фраз, всё сплелось в бесконечный болезненный бред.
“Ты!”, “Береги мальчишку”, “Ты приняла мои извинения?”, “Пожалуйста, не надо…”, “Сначала вирит, теперь Расвен!”, “Не надо, прошу”, “Убийство любви — страшный грех”.
Холодно.
Пару раз мне даже казалось, что я вижу в дымке посреди комнаты Иллая, пристально глядящего на меня, но я закрывала глаза, а когда открывала снова, ничего не было. Только холодно. Очень холодно.
Я спала тревожно и неглубоко. Когда вставала в туалет, вооруженный самыми немыслимыми вещами отец передергивал воображаемый затвор на бейсбольной бите, бормоча:
— Пусть только сунется, забудет зачем нужны…
Я сонно ухмылялась, понимая, папу не переубедить. Бита не поможет тебе, если появится вирит, папа. И валилась спать дальше.
Борей тихим басом тянул монотонную песню. Или это была не песня? Слова сливались в размеренный ритм. Или это ветер гудел за окном? Да, верно, ветер. Голос Иллая может теперь мне только сниться. Пусть снится. Умоляю, снись.
Далёкие звуки лились, сплетаясь в призрачные слова:
— Что мне делать, Борей?
— Если любишь, значит веришь. Если веришь, значит любишь. Не веришь — не любишь. Не любишь — забудь. Оставь ей возможность найти свое счастье.
— А моё? Моё счастье невозможно?
— Весь мир принадлежит тебе. Нужно только захотеть.
— Мне не нужен весь мир. Ждать столько лет, и теперь всё испортить.
— Ты испортил, тебе и исправлять.
— Но как?
— Для начала, оставить в живых.
— Что ты говоришь такое, отец?
— Ты убиваешь её. Жизнь уходит. Только мать удерживает её сейчас. Её собственная энергия истощена полностью. Она всё оставила тебе.
С ужасом:
— Но мне не было нужно!
— Ты не увидел, как взял. Ты должен управлять своим даром. Сейчас он управляет тобой. Ты можешь навредить кому-то.
Отчаянным шёпотом:
— Тому, кого люблю. Он включается, когда рядом она.
Кто-то осторожно поднял меня на руки, и стало тепло. Какой чудесный сон, наконец-то. Не буду просыпаться. Так хорошо. Дыхание на губах. Совсем хорошо. Останься так. Я буду спать вечно.
Утро разбудило болтливыми скворцами. Папаша семейства яростно притворялся то соловьём, то щеглом, то трясогузкой и щебетал на все мыслимые голоса, отгоняя потенциальных конкурентов с территории. Пернатые чада отчаянно повторяли за родителем. Звучало нецензурно и оглушающее. Мне отчего-то было смешно, и я отправилась посмотреть, что происходит.