— Прямо в сердце, — прокомментировал Двадцать Шестой поражение мишени. — Без лишних мучений.
— Похвально, очень похвально, но не смертельно, — сказал Шестнадцатый указав на раненную.
— Через пару минут все закончится. Напоследок, она побудет со своим дитя, пусть и не в той форме, в какой привыкла.
— Ти, это жестоко даже для тебя, — глядя на Элизабет, проскулил Спайк.
Девушка медленно погибала, истекая кровью. Сердце остановилось, но мозг еще был жив и посылал последние импульсы в ее мышцы. Ее лицо лежало на уровне раздавленной головы младенца, прикрытой простыней. Из затухающих глаз уходила жизнь, забирая все краски из молодых хрусталиков, превращая их из небесно-голубых в безжизненно-болотистые, а прозрачный пузырек на нижнем веке, прорвался длинной слёзной линией на щеке.
— Круг замкнулся! — воскликнул Шестнадцатый. — Весь людской род был обречен на земные муки по вине любопытства одной женщины, решившей вкусить запретный плод. Как же это иронично, что история человечества закончилась так же на женщине и плоде! Можно ли назвать это искуплением греха? Я думаю, что да! А ты, Двадцать Шестой — единственный, кто этому поспособствовал в большей мере. Миссия завершена.
Двадцать Шестой ничего не ответил на похвалу напарника. Он молча наблюдал за Элизабет, рука которой, с помощью остаточных электрических импульсов, ползла к ребенку и остановилась рядом с его тельцем, завершив тем самым свою собственную миссию, как мать.
Шестнадцатый ненавидел людей. Но, как и в прошлый раз на поле боя, он решил отдать дань уважения последней женщине на Земле и не перерабатывать ее в гемомасло. Сжечь, а потом взорвать — таков был его приказ. Пока Спайк разогревал температуру в бункере, чтобы избавить помещение от холода и инея, оставшегося после залпа сухого льда, я осматривал комнату и искал наиболее уязвимые точки.
— Здесь, здесь и вот тут, — указал я Шестнадцатому на потолок и две противоположные стены. — Если заложить взрывчатку в этих местах, то все будет захоронено наверняка.
— Убежище довольно маленькое, так что других вариантов и нет, Двадцать Шестой.
— Откинуть язвительность тебе так же запрещает система?
— Нет, логика. И…, - он замялся, — …товарищеская дружба. Этим ведь занимаются друзья время от времени? Язвят, шутят и пытаются задеть с помощью иронии? Наблюдая за тобой и псом, могу с уверенностью заявить, что да.
Я посмотрел на Спайка. Тот, как-то устало, помотал головой, но, будь у него ладонь, то он точно приложил бы ее к морде. Тем не менее, слова Шестнадцатого повергли меня в ступор даже больший, чем его попытка «соблазнения» женщины. Но, раз напарник и в правду считает меня другом, чего я не могу сказать со своей стороны, то не буду запрещать ему так говорить.