Он вошел в дом за час до заката, повесил крылья на старый медный крючок у двери, улыбнулся и сказал:
— Здравствуй.
Она ахнула. Из рук на пол выпала белая фарфоровая чашка и запела сотней звонких осколков. К счастью, конечно же, только к счастью.
Бросилась к нему, обняла, осыпала дорогое лицо поцелуями.
— Я так ждала! Полгода прошло! Уже и не верилось, что ты вернешься!
— Я всегда возвращаюсь к тебе.
Обнял её крепко, не вдохнуть, в глазах — жадная нежность, на губах — улыбка.
— Что ж ты на пороге стоишь? Проходи, у меня ужин готов, чай стынет.
Она тянула за руку уверенно, настойчиво, старательно делая вид, что в доме все осталось как прежде. Что нет на стене пятен осыпавшейся штукатурки, цветы в горшках ещё не завяли, скол на носике чайника не увеличился, а трещинка в блюдце совершенно не портит его, а наоборот, украшает.
— Как ты живешь?
— Как обычно, — отвела глаза лишь на мгновение, он сделал вид, что не заметил. — Немного сложнее стало в последние месяцы. С продуктами, лекарствами. Сам понимаешь... война.
Она смотрела немного печально и виновато. Словно в её власти было остановить хаос за стенами.
— Но уже совсем скоро всё наладится, я твердо верю в это. Знаю. Сердцем чувствую. А ты надолго?
Он отставил тарелку, склонил голову набок, прошелся взглядом по её лицу, шее, худому плечу, выглядывающему из-под тонкого ситца платья.
— Навсегда.
Протянул руку, коснулся горячей кожи, небрежно сцепленных дешевой заколкой волос. Щелчок, рыжие кудри падают на плечи.
— Позволь. Так лучше. Остригла? Зачем, красиво было.
— Совсем немного. Сложно стало ухаживать, — брови взметнулись вверх, на лбу пролегла тревожная морщинка. — Не было шампуня, да и с водой перебои. Жаль, но это ведь не страшно, отрастут. Помню, ты любишь длинные.
— Нет, — качнул головой, притянул, заставил сесть к себе на колени, прижался к ложбинке между грудей, вдохнул судорожно. — Я люблю тебя.
А потом поймал её подбородок, на миг задержал взгляд на тонком, едва заметном шраме над левой бровью и поцеловал. Исступленно, неистово. Пальцы проворно расстегивали одну пуговицу за другой, скользили по нежному, податливому, такому живому и желанному телу.
Она не сопротивлялась, хотя и шептала что-то неразборчивое. Отзывалась на его ласки робко, словно задумчиво, но с каждой минутой разгораясь всё сильнее.
— Я и ждать перестала...
— Я всегда возвращаюсь, ты разве ещё не поняла? Глупышка... Я не могу без тебя.
Он подхватил её на руки, унес с кухни, вошел в спальню, опустил — тяжело дышащую, взволнованную, вздрагивающую от каждого прикосновения — на кровать. Помог раздеться окончательно, да и с себя скинул рубашку и брюки. Приник к её коже на мгновение, застыл, сжал руками плечи, словно сам себе не верил. Новые, едва заметные морщинки, отпечаток тревоги во взгляде, острые, рваные движения. Она изменилась, но всё ещё была прекрасна.
