— Это я, я, — она запустила руку в его волосы. — Чуть постаревшая, но всё та же. Я. И я хочу вспомнить, каково это: быть любимой.
И он любил ее долго и жарко. Не слушая стонов и игнорируя её шуточные попытки вырваться. Наслаждаясь открытостью, теплотой, нежностью. Ароматом тела, прикосновением рук, закушенной от сладкой муки губой, трепещущими ресницами.
Отпустил лишь тогда, когда силы её иссякли окончательно, уложил на свою руку, всё ещё не насытившись до конца, еле сдерживаясь, чтобы не впиться пальцами в медь волос, раскинутых по смятой подушке, не обжечь тонкую шею поцелуями, больше похожими на укусы змеи.
Она сонно улыбнулась, бесстыдно закинула на него ногу, провела пальцем по взмокшей коже.
— Ты же любишь меня, — он не спрашивал, скорее, утверждал. — Как и я тебя. Уйдем отсюда, прошу. Сегодня же ночью. Никто не узнает, клянусь.
Её рука замерла лишь на миг, а потом продолжила неспешную прогулку от груди к животу и обратно.
— Знаешь же сам. Мы говорили об этом сотню раз. Я не могу бросить это всё: дом, друзей, мою жизнь.
— Многие из друзей уже уехали, а ты всё ждешь.
— Скоро всё наладится, — отозвалась так, словно чужие слова повторила.
— Чужаки уже приходили на твой порог, и не раз.
— Однажды они уберутся обратно! — воскликнула она с неожиданной яростью. — А я — не уйду. Мне некуда идти, никто не ждет меня там.
— А кто ждет тебя тут?
Сел на кровати, отвернулся, уперся взглядом в стену.
— Доверься мне. Нужно уходить, другой возможности может и не быть. К тому же, потерять этот дом — не значит потерять свой мир. Я помогу, клянусь. Тебя держит только страх неизвестности. Но разве страх важнее будущего?
Она упрямо поджала губы, прошептала тихо:
— Осталось совсем немного.
Он тяжело вздохнул, поймал ее пальцы, поднес к губам, поцеловал.
— Действительно немного. Мы должны уйти до рассвета.
Поднялась, стыдливо прикрываясь простынью, словно и не сама полчаса назад отдавалась ему без всякого опасения и робости.
— Нет, — в глазах — твердость, в голосе — пламя. — Я. Никуда. Отсюда. Не. Уйду.
Отвернулась, плечи замерли напряженно. А он окинул тоскливым взглядом выстиранный хлопок постельного белья, тумбочку без одной ножки, книжный шкаф, заставленный доверху.
— Знаю, говорили. И всё же...
Она вскинулась, метнула в него острый, полный яда взгляд, молча развернулась и вышла из комнаты.
Ему осталось лишь в бессильной ярости хлестнуть ладонью по подушке.
***
Остаток ночи она проплакала на кухне, он метался по спальне загнанным зверем. Несколько раз пытался поговорить — и отступал, сметенный волной гнева, жалости, презрения.