Фразу я не столько разобрала, сколько угадала: "Когда играться, как не в молодости?"
Выше щелка расширялась, и приподнявшись на задних лапах, я уткнулась носом в ледяное стекло.
Кто там у нас?
Старуха. И престранная!
Она сидела в дальнем кресле, полускрытая боковиной высокой изогнутой спинки. Строгое темное платье, как у нашей классной дамы, на плечах толстый пуховый платок, вроде тех, что носят крестьянки в деревнях, на голове узорчатая шапочка-колпак с коротеньким шпилем — точь-в-точь ланнский рыцарский шлем. По ободу шапочки пришиты кругляшки. Наверняка старые монеты. В таких колпаках с монетками красовались на ярмарках дазские шаманки.
— Так сколько, говоришь, за платье просят?
Она подалась вперед, повернула к Льету голову, и стало видно, что и лицо у нее дазское — плоское, цвета темной бронзы, с маленькими глазками и мелкими угловатыми чертами.
Говорят, дазы в родстве с нашими гобрами. Только гобры сидят в своих снежных домах на далеком севере в обнимку с тюленями и в чужие дела не лезут.
— Тысячу восемьсот, — ответил Льет.
Верно, так мама ему и сказала. Пятьсот — задаток будет.
— Недешево.
— У Кольдихи бы меньше пяти не стало! — барышня Агда оторвалась от своей забавы.
Я не сразу сообразила, что Кольдиха — это Вендела Кольд, самая знаменитая модистка Альготы. И самая дорогая. У нее одевались первые аристократки Ригонии и сама королева-бабушка.
— Может, и больше, — кивнула старуха. — А все равно шить надо у нее.
— Чего это? — буркнул Льет. — Мне деньги не лишние.
— А того! — старуха хлопнула ладонью по деревянному подлокотнику. Хлопок вышел со стуком — все ее пальцы, включая большой и указательный, были унизаны кольцами. Непохоже, что золотыми или серебряными, а какими, рассмотреть не удавалось. — Тут не в деньгах дело, а в престиже! Чтоб все знали: Эмкино платье сшито у королевской портнихи!
Не портнихи, а модистки, мысленно возмутилась я, ежась под леденящим ветром. Портнихи просто шьют, а модистки придумывают и украшают. И только в следующий миг сообразила: "Эмкино платье"? Может, я ослышалась?..
— Но мне это нравится, матушка Гинаш! — надулась Агда. — Другое не хочу!
— Молчи, Эмка, — одернул ее отец. — Матушка дело говорит.
И столько уважения прозвучало в этом "матушка", что я своим кошачьим ушам не поверила: чтобы самодовольный кавалер чтил кого-то, кроме себя, да не просто кого-то, а дазку, похожую на ведьму из страшных сказок!..
Когда ланны пришли в Ригонию, вслед за ними пришли дазы, как шакалы приходят за волками. Ланнов прогнали, а дазы живут себе не тужат. Торгуют, воруют, практикуют темную волшбу. Раньше дазов даже в города не пускали, они селились в слободках за воротами. А правили у них женщины-шаманки — когда через вожаков-мужчин, а когда и напрямую.