Тимур поблагодарил за ужин и похвалил, сказал, что вкусно. Может, из вежливости, но съел все и даже попросил добавки. Маленький Тим, глядя на него, вдвое быстрее прожевал свою порцию. Если так продлится и дальше, то я буду только рада.
Оставляю на берегу полотенце и одежду, а сама вхожу в темную воду.
Совсем не так как днем. Страшно. И захватывающе. Лунная дорожка серебрит морскую гладь, раскидываю руки и смотрю на звезды, щедро рассыпанные на темном небе. Красиво так, что голова начинает кружиться.
Уходить не хочется, но не сидеть же всю ночь в воде. Выхожу на берег и кутаюсь в полотенце, переоденусь уже в душе. И когда поворачиваюсь к дому, утыкаюсь в прямо в твердую грудь Тимура.
— Что ты здесь делаешь, Ника?
Его голос звучит почти обвиняюще. Мне холодно стоять на песке, и я обхожу Тимура сбоку.
— А что делают вечером на пляже? Купаются.
— Но ты пошла одна!
— Я уже возвращаюсь.
— Почему ты не позвала меня? Мы могли бы вместе поплавать.
— Не могли бы.
— Почему? — он хватает меня за локоть. Отвечаю спокойно, глядя ему в глаза:
— Потому что я не умею плавать.
Он крепче сжимает руку, мне становится больно.
— Ты не умеешь плавать?
— Нет, — пытаюсь отцепить его пальцы, — не умею. Нас не возили на море, разве ты не помнишь? Когда я была беременная Полинкой, Алекс предлагал полететь в Турцию, я тогда у него работала. Но за его счет ехать не хотелось, а свои деньги я откладывала на роды. Мы в прошлом году ездили, когда Тиму годик исполнился. Но разве с двумя детьми это отдых?
Тимур смотрит на меня с таким удивлением, как будто я призналась ему, что тоже прилетела вместе с инопланетянами с расчетом завоевать Землю. Закусывает нижнюю губу и сжимает мне плечо. Больно, он совсем не соизмеряет меня и силу своих рук.
— Мне больно, Тимур. И холодно…
Теперь он выглядит растерянным. Отпускает меня, а потом окликает, когда я уже ступаю на деревянную дорожку.
— Доминика. Почему, когда я прихожу на пляж, ты все время уносишь Тимоху?
Он в самом деле ничего не замечает?
— Ты учишь Полинку плавать, а он просится к вам и плачет. Я забираю его, чтобы он вам не мешал.
— Чтобы не мешал? — мне не видно в темноте лица Тимура, но в голосе его слышится искренне потрясение. И раскаяние. — Ты тоже думаешь, что он мне мешает?
Не знаю, Тимур, я уже ничего не знаю. Но не отвечаю, молча разворачиваюсь и иду в дом.
Ника уходит, а я остаюсь сидеть на берегу и смотрю на темную воду. Хоть топись иди. Ничего не хочется, особенно, как подумаю, что Тимона обидел.
Откуда же мне знать было, отчего он плачет? Кто эту мелочь поймёт, я до сих пор помню, каким беспомощным себя с Полькой чувствовал. Я ей и подгузник поменяю, и смесь погрею, она орет и не успокаивается. А Ника только возьмет на руки, водички даст, покачает, и все. Спит, засранка мелкая…