Пацан ворочается во сне, морщит носик, переворачивается на бок, и я нервно оглядываюсь. А если плакать будет? Он и в самом деле начинает хныкать. Что мне делать, будить Нику? Но я же не безрукий совсем.
Беру Тима на руки, легонько дую на влажный лобик — видел, так Ника делала, когда его успокаивала. Совесть грызет изнутри, точит, как бобер дерево. Осторожно касаюсь губами мягкой щечки. Если уж я отнял мальчишку у родного отца, то просто обязан ему его заменить.
И никаких «мой-не мой». Мой он и все тут. Большаков Тимофей, скоро и документы будут готовы. Если уж такой удод как Рубан смог для Полинки папой Алексом стать, то и я буду для Тимона отцом. Настоящим.
— Тимошка, слышишь, прости меня, — шепчу, а сердце в груди щемит от жалости. И нежности, особенно когда он прижимается во сне к моему плечу.
Маленький, я его голову всю ладонью закрываю, когда глажу. Вроде как спит. Укладываю обратно в кроватку и укрываю одеяльцем.
Слышу скрип двери, оборачиваюсь — Ника. Услышала, что сын проснулся, и прибежала. У нее антенна, наверное, встроенная есть внутри, куда той радионяне. Смотрит с тревогой, я делаю вид, что не замечаю.
Она мне не доверяет. Не верит, что я способен чужого ребенка полюбить. Да, не буду врать, меня все еще кроет, когда думаю о них с Рубаном. И что сына Ника мне обещала, а сама его этому дятлу родила. Но Тимоха мой будет, я из кожи вылезу, а сделаю так, чтобы он меня отцом называл. Потому что…
Потому что он спит как я, на всю кровать. И белобрысый он не как Рубан, а как я. И я больше не допущу, чтобы мой сын думал, что он мне мешает.
Доминика изумленно таращит свои черные глазищи, хлопает ресницами, а я ухожу, и настроение мое медленно улучшается. Потому что я знаю, что мне делать дальше.
* * *
Тимур с утра завтракает с нами, как обычно хвалит мою еду и уезжает. Мне приятно, что ему нравится, как я готовлю. Надеюсь, он в самом деле так считает, иначе какой ему смысл обманывать? Талер не из тех, кто будет говорить лишь для того, чтобы сделать приятное.
А для меня это важно еще и потому, что он всегда считал, будто детдомовские не умеют создавать нормальные семьи. И в глубине души мне хочется доказать ему, как он ошибался.
Тимур за завтраком был задумчивый, рассеянный, время от времени поглядывал то на меня, то на Тимку. Я хотела спросить, что он вчера так поздно делал в детской, но в последний момент становится страшно. А что, если он догадывается?
И сама себя успокаиваю, что, если бы он догадался, мне тут же настал бы конец, а раз я цела, значит пока моя тайна остается тайной.