В сундучке оказалось несколько футляров, продолговатых, сделанных из лакированного темного дерева. Воя и проклиная дракона, Зинан схватила один из них, с выжженным на крышечке клеймом-соколом, откинула прыгающими пальцами крючок-застежку.
На шелковом ложе внутри коробочки лежал пепел. Серый, раскрошившийся пепел, когда-то бывший куском пергамента или плотной бумаги.
Зинан выла, сидя на толстой заднице, растопырив ноги и раскачиваясь, стирая катящиеся по щекам крупные, как орех, слезы. Она перевернула все коробки, выбрав три из них – и в каждой был сгоревший пепел.
– Матушка?..
Даже капризный голосок Жаны, слегка оправившийся от произошедшего и теперь недовольной тем, что маменька с таким равнодушием отнеслась к ее страданиям, не заставил Зинан обратит на любимое дитя внимания.
– Он душил меня! – зло выговаривала Жанна, оказавшись на пороге комнаты матери. – Он меня!.. Вы что, не понимаете, чем это могло кончиться?! Он же убить меня мог! А вы тут со своими бумажками возитесь! Что это? Фу, фу, мусор! Грязь какая-то, – Жанна склонилась над материны сокровищами, обращенными в прах. – Что вы нюни распустили над этим говном? Тут надо думать, от кого защищ...
Договорить она не успела. Мать, непривычно злая, собранная, сосредоточенная, подскочила на ноги и со всего размаху влепила Жанне оплеуху, да так, что рыло съехало на сторону и лязгнули зубы.
– Дура! – грубо выкрикнула мадам Зинан. – Ты хоть знаешь, что это такое? Ты знаешь, сколько это стоит?
Вольдемар, подоспевший последним, и все-таки будучи более благоразумным, чем Жанна, смолчал.
– Это индульгенция, – глупо выдохнула Зинан. Ярость и отчаяние, равно как и пощечина дочери, опустошили ее. – Ты знаешь, сколько это стоит?! Ты знаешь, как трудно это достать?!
У Жанны и Вольдемара лица вытянулись от изумления, потому что индульгенция – это была одна из самых сильных, невероятных и дорогих вещей на свете.
Их мать, старая склочница, толстозадая, глупая и неповоротливая, оказывается, закрывшись на своей фыркающей паром летней кухне, варила не компоты и не варенья на зиму, а изготавливала индульгенции за огромные деньги.
Индульгенция, второй шанс. Отпущение грехов и дарованная новая жизнь. Удача, ухваченная за хвост.
После смерти тела от старости, когда-нибудь через пятьдесят лет после составления, индульгенция разворачивалась, распускала связывающую ее шелковую ленточку, и дарила своему хозяину новую, полную счастья, жизнь.
Новый шанс пройти свой путь земной хорошо и правильно; со всем опытом, с учетом ошибок, но без наказания за старые грехи. В новом, крепком, здоровом теле. Дряхлые старики, имеющие индульгенцию, молодели на тридцать-сорок лет и избавлялись от смертельных болезней, терзающих их плоть. Срастались переломанные шеи висельников. Заживали пробитые сердца дуэлянтов. Девы-утопленницы выходили из прудов и понимали, что их сердечные страдания ничто по сравнению с красотой и радостью жизни.