Кажется, к голосу рассудка взывать было бесполезно.
— Ладно, — сказал я, — понимаю. Вы злитесь. Я нарушил вашу волю. Но давайте вы успокоитесь для начала, обдумаете мои слова на свежую голову, а потом мы ещё раз поговорим. Хорошо?
Батя вдруг с горечью усмехнулся и покачал головой.
— Кто же научил тебя такие речи вести? — спросил он. — Уж не кузен ли мой достопочтенный? Уж не он ли надоумил против воли родительской восстать? А впрочем, неважно. Ты вернёшься в общежитие завтра же.
— Нет, я этого не сделаю, — сказал.
— Хорошо, — отец, как будто успокоился. Он поднялся со стула. — Перед Господом и государем я обязан быть попечителем своему отпрыску, и я не могу скинуть сие бремя. Но в доме моём чтоб ноги твоей больше не было. Хотите жить сами, без родительского благословения — воля ваша. Засим откланиваюсь.
Отец спешно вышел из комнаты. В передней раздался звук надеваемого пальто. Хлопнула входная дверь. Я вышел следом, чтобы запереть замок.
Я ждал неприятного разговора, но почему-то казалось, что отец прислушается к голосу разума и внемлет моим доводам, поймёт, что я — не маленький мальчик и согласится на мои условия, ведь от него, в данном случае, ничего не требовалось, даже денег. Но кто б знал, что из-за непослушания сына у бати сорвёт башню? Результат оказался неожиданным. Мне запретили появляться в родительском особняке.
Что ж, не страшно. Батя приедет домой, остынет, пораскинет мозгами и поймёт свою ошибку. Или не поймёт. Только мне-то какое до него теперь дело? Наоборот, чем меньше опекают всякие родственники, да надзиратели, тем лучше. И пёс с ним, с особняком. Птицей в золотой клетке мне быть не престало.
Я надел своё модное приталенное пальто, купленное в магазине готового платья, и невысокий цилиндр, какие обычно носила молодёжь, натянул перчатки, взял трость.
Зубрёжка и этот дурацкий разговор утомили, надо было прогуляться, подышать свежим воздухом, а потом идти ужинать. Дома я готовить пищу не мог из-за того, что так и не купил плиту, но за углом в этом же здании был трактир. Вот и решил заглянуть туда, разведать обстановку, и если место нормальное — заказать что-нибудь поесть.
На часах было девять, но темнеть даже не собиралось. Солнце садилось поздно, близились белые ночи. Гимназистам в такое время уже запрещалось показываться на улице, но в штатском наряде вряд ли меня кто-то примет за гимназиста. На вид я вполне мог сойти за восемнадцатилетнего, особенно в пальто и цилиндре.
Трактир, который я присмотрел, оказался не той дрянной вонючей дырой, где собираются местные алкаши, а вполне приличным заведением. Народу было много, почти все столики — заняты, но шум стоял умеренный, посетители вели себя спокойно, да и отъявленной пьяни тут не наблюдалось.