Все молчали.
— Ну, кто первым?
Никто не прервал молчания.
— Я ведь сказал, приглашаю высказаться смело, по-товарищески, без утайки. Ну… вот вы, товарищ. — Он ткнул пальцем в мою сторону.
— Подполковник Бабаджанян, — привстал я.
— Давай, подполковник. Кавказцы — народ храбрый.
Я попытался объяснить, в каком состоянии части. Затем сказал, что, по-моему, надо лучше продумать вопросы поддержки атакующих, взаимодействия, а иначе бесплодные атаки обречены на…
Цыганов не дал мне договорить.
— Пораженческие настроения? Не позволю!..
Ничего себе — товарищеское объяснение.
— Значит, ты пораженец, подполковник? Отвечай!
— Ни слова больше, — шепнул мне комиссар нашего корпуса А. С. Павлов.
В комнате установилось гнетущее молчание. Наконец Цыганов, справившись с одышкой, спросил:
— А что скажет комиссар этого полка?
Скирдо ответил медленно и веско:
— У нас с командиром единое мнение.
— Заговор?! — вновь вскипел Цыганов.
— Никакого заговора, товарищ генерал. Вы просили откровенного мнения, мы его высказываем, — ответил Скирдо.
— Та-ак… А кто имеет другое мнение? Прошу, товарищи.
Никто не шевельнулся.
— Пусть скажет командир 875-го полка.
М. И. Добровольский вскочил, лихо щелкнул шпорами. Но молчал.
— Есть у тебя другое мнение — докладывай!
— Никак нет, товарищ командующий.
Продолжать совещание после этого было безрассудно. Цыганов буркнул:
— Командирами полков 2-й дивизии я отдельно займусь, — и отпустил всех…
Распутица под Таганрогом парализовала действия частей 56-й армии. Люди и техника буквально тонули на дорогах. Враг еще осенью 41-го возвел на рубеже реки Миус мощный оборонительный рубеж высокой плотности противотанковых огневых точек, мог сравнительно небольшими силами отражать удары наших наступающих войск.
Промокшие до нитки, бредем со Скирдо к себе в полк.
— «Пораженец»… Ишь ты… — ворчит Скирдо. — Это про тебя, командир.
— И про тебя, комиссар, — угрюмо парирую я.
— А ты знаешь, что такое «пораженец»?
Молчу. Еще бы не знать.
Наш НП на кургане, а курган посреди голой степи — как на тарелке. И авиация противника нещадно бомбит наши боевые порядки. Особенно надоедает нам немецкий самолет-корректировщик с двойным фюзеляжем, который бойцы с первого дня войны окрестили «рамой». Висит эта «рама», как назойливый комар, над нашим курганом — когда только собьют ее зенитчики!
Ко всему человек привыкает, и к «раме» этой мы привыкли как к неизменной детали нашего фронтового быта — группками, правда, небольшими, перемещались с одного участка на другой. Но новому человеку тут должно быть явно не по себе.
После полудня раздался телефонный звонок из штаба полка: