Мне было не по себе, потому что очень многое в нашем плане оставалось на стадии «на месте разберешься».
— Оллин, скажи честно, ты просто хочешь меня спровадить в Виррубу? Чтобы я у тебя под ногами не путалась?
— Хочу, — он даже не отпирался, — там тебе будет лучше. Тепло и сытно. И безопасно. Какой смысл тебе молодой и красивой сидеть в лесу со старым ворчливым дедом? Не успеешь оглянуться, как такой же станешь. И будем мы с тобой на пару кряхтеть да беззубыми ртами чавкать. Нет, девочка. Тебе дальше двигаться надо.
Я насупилась:
— Вот так всегда. Только привыкнешь и все. Не нужна. До чего же вы мужчины народ не постоянный
— Дурочка, — рассмеялся он, — о тебе забочусь. В Виррубе все лучше, чем здесь.
— Мне бы лучше домой. Все остальное — мелочи, — упрямо повторила я, — что столица, что захолустье.
— Ну так, мы и будем работать в том направлении. Осмотришься, разберешься что к чему, найдешь способ подобраться к Рубиновой Слезе…а пока хоть в человеческих условиях жить будешь. Если вдруг получится стащить артефакт, — его интонация явно показывала, что н думал о моих навыках клептоманки, — то знай, я тебя жду и буду готовиться.
Он точно не верил, что у меня получится. Был уверен, что сдамся и останусь в Виррубе на теплом сытом месте.
Плохо ты меня знаешь, старик. Очень плохо.
Я вернусь, с камнем, даже если для этого мне придется императорский дворец по кирпичикам разобрать. Мне надо домой. Так будет проще, спокойнее и не так больно. Я каждую ночь во сне вижу Рэя, слышу его голос, чувствую прикосновение сильных рук к своим плечам. Я хочу к нему, но нельзя.
Он меня отпустил, пусть живет спокойно, а я вернусь домой.
На следующий день мы встали с первыми рассветными лучами солнца, наскоро поели, взяли заранее собранные вещи и отправились в путь.
По словам Оллина, пешим ходом, с нашей скоростью дорога до столицы должна была занять примерно неделю.
Сначала мы шли вдоль реки, потом, когда она стала забираться в каменистую расщелину, свернули в лес и держали путь, ориентируясь по солнцу. Вернее, ориентировался Оллин, а я просто семенила следом.
Для своего возраста он был необычайно сильным и проворным старикашкой. Шел наравне со мной, дополнительного отдыха не требовал и даже почти не кряхтел. Только вечером, когда мы останавливались на ночлег, он откладывал в сторону свой самодельный посох, протягивал к огню длинные тощие ноги и тяжко вздыхал.
Мне было искренне жалко этого непростого человека, который в силу чужой подлости, а может каких-то своих ошибок и просчетов оказался вынужден на старости лет жить в лесу, питаться грибами да корешками и подставлять тазы под протекающую крышу.