— Отличное, — вяло вру в ответ. — Можно мне уже домой поехать?
Голос ломкий, как солома, и башка только пять минут назад перестала раскалываться.
Хочу, чтобы все от меня отстали.
От этих запахов и постоянного вторжения в мое личное пространство посторонних людей просто корежит. Ночью спасло то, что я был в несознанке, а теперь… все неимоверно бесит. Контроль моих действий, вопросы типа “как самочувствие”, перевязка вокруг ребер, долбаные капельницы, долбаная слабость в руках и ногах и эта палата с долбаным белым потолком и постельным бельем в мелкий цветочек.
Я же не подыхаю. На фиг мне тут оставаться?
— Хе-хе, — посмеивается врач, посмотрев на меня, как на слабоумного. — К сожалению нет, Никита Игоревич. Мы же не хотим, чтобы трещина в ребре стала полноценным переломом, да?
— Я должен отвечать? — спрашиваю, глядя на него с каменной рожей.
Он вздыхает и прожевывает, как маленькому:
— Переломы ребер чреваты повреждением внутренних органов, нужен максимальный покой, пока мы не удостоверимся в том, что вашим внутренним органам ничего не угрожает.
— Я это понял. Могу дома соблюдать полный покой, не проблема, — смотрю на него не моргая, но он, сука, непробиваемый!
— Домой всегда успеете. А вот поесть надо, — кивает на раскладной больничный столик, перед моим носом.
Я не знаю почему, но у меня нет аппетита. И то, что передо мной стоит тарелка овсянки и, мать его, стакан килеся не при чем. Я не хочу есть в принципе, а не потому что не хочу есть это бесцветное дерьмо.
— Уберите, — смотрю в потолок.
— У вас пониженный сахар. И капельницу все же придется поставить.
— Нет, — отрезаю. — Обойдусь.
— Вы что же, уколов боитесь? — поддевает он.
— Не боюсь, — буркаю. — Но я как-нибудь выкарабкаюсь без вашей глюкозы.
— Тут у нас более сложный комплекс препаратов. Поможем вашему организму мобилизоваться и активно регенерировать.
— Обойдусь, — повторяю, закрывая глаза.
На фиг мне эта капельница. Мне двадцать два. Я не сомневаюсь в том, что мой организм и сам справится, без двухчасового лежания под сраной капельницей.
— Уберите, — повторяю, прося убрать от меня подальше еду.
Можно попытаться заснуть, но это трудно сделать, когда тебе с самого утра выносят мозг.
— Что же с вами делать, молодой человек? — печально спрашивает доктор.
— Домой отпустите, — предлагаю свой вариант.
— Упрямый какой, — цокает он языком. — Валентина, забери еду.
Алиллуйя.
Даже не видя, знаю, что медсестра пыхтит. Она меня ненавидит. С семи утра пытается мне капельницу поставить, а уже почти одиннадцать. Что мне здесь делать целые сутки?