Вернувшись, Кирстин ещё успела поучаствовать в предшествовавшей выставке суете и потрепать себе нервы, выясняя отношения с организаторами относительно того, почему её работа оказалась в самом тёмном углу. За плод своего труда было обидно до слёз, хоть Кирстин и понимала, что не стоит ожидать большего, когда выставляешься в первый раз.
Вазы стояли по обе стороны от неё, и в конце концов, уже в последний день приехавший Рей долго смотрел на скульптуру, прежде чем сказать:
– А я узнал. Это как та богиня с быком, которую ты показывала мне неделю назад. Но твоя намного лучше. Как живая. Если бы я не знал тебя, то влюбился бы в неё.
– Она и есть я! – уставшая после длительных споров и бюрократических перипетий Кирстин уже не имела сил что-либо объяснять и потому просто прижалась к Рееву плечу.
– А почему она в самом тёмном углу?
Кирстин захотелось побиться о стенку головой.
– Так вышло, – просто сказала она. – Вообще-то свет должен падать со стороны левого плеча.
– Эдди! – окликнул Рей охранника, – организуйте нам пару прожекторов.
– Рей!
Разговор прервал зазвонивший в кармане у Реймонда телефон.
– Объяснишь им, куда ставить. А я пока отойду.
И он оставил Кирстин одну.
В результате ряда перестановок и после того, как Рей внёс небольшое пожертвование в казну музея, «Европа» оказалась освещена в два раза ярче, чем стоявшие по обе стороны от неё работы признанных мастеров, в частности, и самого Бастьена. Особенно стыдно Кирстин стало, когда она обнаружила, что в итоге журналисты, мелькавшие на выставке тут и там, по большей части подходят именно к её скульптуре.
Немного смущаясь, Кирстин улыбалась одним краешком губ, от чего на щеке у неё образовывалась симпатичная ямочка, и легко отвечала на большинство вопросов, стараясь ненавязчиво привлекать внимание и к работам Бастьена. То и дело она упоминала, что это именно француз её обучил, хотя это было не совсем так – всё, чему научил Кирстин Бастьен, осталось лежать дома. Относительно же выставленных работ тот лишь помог определиться с материалом и показал базовую технику отливания в гипсе, всё остальное Кирстин задумала и сделала отдельно от него.
В тупик её поставил лишь один вопрос, который был задан, когда первый день выставки уже близился к концу.
– Мадемуазель Кейр?
– Да, это я, – улыбка Кирстин уже стала к тому времени усталой и дежурной, а голова давно перестала работать.
– Замечательная работа, можно считать, что ваш дебют состоялся вполне успешно.
– Благодарю.
– Скажите, какую роль сыграл в нём Реймонд Мерсер?
– Что?.. – Кирстин замешкалась и в первый момент вообще подумала, что её спрашивают о Бастьене, но потом до неё наконец стало доходить, однако журналист уже задавал следующий вопрос: