– «Это было ужасно смешно»… – задумчиво повторила я. – Вы думаете, он играл на публику?
– Тут и думать нечего. «Кривляния ярости», «поэтический гнев», радость каждому новому слушателю и манера рассказа, словно повествование драмы или новеллы…
Внезапный звонок в дверь прервал нашу беседу. Явились ученики, которых Софья Матвеевна регулярно набирала после смерти мужа, давая частные уроки русского языка и литературы.
Вдова испуганно охнула и побежала в ванную – припудрить нос, а я поплелась в коридор, в очередной раз удивляясь тому, насколько трепетно Софья Матвеевна относится к мнению людей о своей внешности.
Ей неважно кто зашел: соседка ли, решившая одолжить нитки, деревенская бабка, дважды в неделю доставлявшая молочные продукты, или почтальон. Хоть сантехник! О собственных родителях и не говорю. Да я сама, проведя в квартире Лебедевых большую часть сознательной жизни, никогда не видела Вдову, пользуясь ее выражением, «неприбранной». Чего никак не могу сказать о себе.
Если я, к примеру, не собиралась выходить из дома, то могла только к вечеру вспомнить о том, что по моим кудряшкам со вчерашнего вечера не гуляла расческа. А сидя над книгой, так накручивала локоны на затылке, что они становились дыбом, отчего Софья Матвеевна приходила в неописуемый ужас.
– Как можно столь наплевательски относиться к собственной внешности, – не раз выговаривала мне Вдова. И не уставала повторять, что женщина всегда должна оставаться женщиной, даже в гробу. – Не ухоженность не эстетична для взгляда. Почему люди должны получать отрицательные эмоции от твоего неподобающего вида? Этим ты оскорбляешь не только их, но и себя.
– Вы еще скажите, что Пушкина нельзя читать в домашнем халате, – иронизировала я.
– И скажу!
– Но я же хожу на вернисажи в джинсах! – Не унималась я. – Любуюсь полотнами и получаю наслаждение, ничуть не меньшее, несмотря на то, что на мне нет вечернего платья.
Но Вдова была непреклонна.
– Нельзя воспринимать прекрасное в облике халдея.
Первое время я как-то пыталась отбиваться, ссылаясь на знакомых и их домочадцев. Мол, Таня и Маня бродят по дому в ночных сорочках, их мамы вечно «накручены на бигуди», а папа Гали вообще открывает дверь в семейных трусах, ничуть не стесняясь подруг дочери.
– Но твой папа подобного себе не позволяет, – настаивала на своем Вдова.
Что правда, то правда: даже ночью в места общего пользования мой отец отправлялся в халате, остальное время проводил в джинсах и майках, а, выходя из дома, хоть в булочную, непременно облачался в костюм. Старая закалка!