– Эк вас забирает. И эти все, с позволения сказать, размышления у вас проявляются в моменты перекуров? Бросайте курить, вот что я вам скажу. Сразу легче станет.
– Нда. А по сути вам есть что сказать?
– По сути – нет. Метания ума свойственны людям, но только до определенного момента. Потом наступает безразличие и апатия. Потом смерть. Так что из известных мне решений предложить нечего. А, простите, мысль про неумолимость времени как-то не нова. Лучше пейте вино и думайте о приятном.
– Вот в том-то и дело, что все когда-то с кем-то и где-то было. Я бы предпочел неизвестность, хоть она меня страшит. Но добраться до нее я пока не могу, хотя трачу на это почти все свои силы – так и торчу тут. Человек, уставший быть человеком, но не имеющий силы стать кем-то еще.
– Опять этот пафос. Как вы, живые, любите красивые слова, за которыми нет ничего, кроме вас. Ну да ладно. Авось и получится у вас сделать что-то новое. Хотя, вообще, по секрету скажу, ни вы, ни кто-либо другой для этого не предназначены. Конструктивно. Но это так, к слову. В подлунном мире случается и не такое. Бывайте!
– И вам не кашлять, товарищ Костяной.
– Поверьте, не буду.
Так мой выдуманный гость растворится в воздухе, а я останусь на балконе. Буду смотреть, как горит фонарь сквозь темные листья. Время потечет вместе с холодным воздухом, и я пойму, что вот именно в этот момент я не знаю, но чувствую, что ответ на вопрос, главный вопрос всей этой жизни где-то рядом. А, может, его и вовсе нет. Но, как говорится в одном анекдоте, – а бульон?
Смени картину мира, как лицо
Кащеева жена смотрела на себя в зеркало.
Обычное зеркало, и в нем обычное лицо. Такое же, как у всех: два глаза, нос, рот, лоб, щеки, подбородок. Она знала, что большинство людей найдет в этом лице кучу отличий от других лиц, и мнения насчет привлекательности, как и насчет чего угодно, окажутся противоположными со множества разных сторон. Также Кащеева жена была уверена в том, что никогда не поймет сама, в чем же заключаются различия. Одно и то же, расположенное в нужном порядке. Разница в миллиметраже форм и размеров. И из-за этой разницы живые создают критерии красоты и уродства, мучаются, совершенствуют, стыдятся, изобретают понятие гармонии и верят в сезонную моду на форму губ и цвет глаз. Она пожала плечами и отошла от зеркала. То лицо или это – неважно. Такая же иллюзия, существующая только в головах у живых, как и остальные. За ее спиной зеркало мгновенно впитало черты оставленного лица, как покрытая водой бумага вбирает акварель.
Прислонившись к косяку плечом и скрестив руки на груди, Кащеева жена наблюдала, как, сидя за столом, красится перед другим, маленьким зеркалом хозяйка квартиры. Долго, тщательно, слой за слоем наносит свое представление о том, что такое красота. Какая-то фрактальная безысходность, подумала Кащеева жена. Она рисует себе другое лицо затем, чтобы нравиться кому-то, чьих взглядов на прекрасное не знает, но домысливает, прибавляя к своим какие-то особенности, например, что лучше брови погуще, а скулы порезче. А у этого кого-то (и еще хорошо, если конкретного) вообще смутное отношение к лицу, его интересуют руки. Ноги. Волосы. Но вот именно такие брови ему не нравятся. Не нравятся брови…