Нейтикерт молчала; вопрос, который наверняка так и напрашивался быть озвученным ею, повис в воздухе. Царевна затаила дыхание: она плохо понимала, что происходит, но догадывалась, что он имеет отношение к неким влиятельным лицам – а также, что ее брат определенно замыслил нечто опасное, и это приводило ее в ужас. Дуатентипет готова была броситься Пентенефре в ноги и молить остановиться: он и так достаточно часто совершал странные и опрометчивые поступки, понятные ему одному – но жрица вдруг наклонилась вперед и заговорила совсем тихим, низким шепотом, сжимая запястье Пентенефре:
– Хорошо! Запомните: все, что высказали рабочие из Мемфиса про господина Та – правда. Материалы для строительства все время шли в половинном размере, остальное закупалось в счет денег для выдачи работникам. Однажды им задержали выплату на три с половиной месяца! Документы я вам дам – у меня есть копия расходных книг. Человека, через которого господин Та действовал, зовут Панутер. Вы… – она не останавливалась и говорила еще что-то, но Дуатентипет уже не слышала: жесткая темная рука опустилась на ее плечо, и взору испуганной царевны предстало мрачное лицо слуги Кахотепа.
Будь она немного тверже или попросту привычной к тому, что ее приказания всегда исполняются, Дуатентипет не растерялась бы; но, застигнутая на месте преступления, она смогла лишь сжаться от страха, даже не вздумав позвать на помощь: она уверена была, что не уйдет живой. Но Кахотеп лишь смерил ее суровым взглядом, как глупого ребенка, наклонился и проговорил неправильно, но все же понятно, как следует подбирая слова:
– Госпожа Дуатентипет уйдет. Господин любит сестру, не хочет для нее плохого. Госпожа будет молчать; и он… – указал нубиец на себя, – он тоже будет молчать. Иначе будет плохо и господину, и госпоже.
Царевна кивнула, вся дрожа, и прошмыгнула мимо него, еще не веря своему счастью. Она действительно промолчала тогда, как ни трепетала перед великой царицей; и когда брат ее неожиданно предоставил его величеству некие доказательства виновности советника Та, и когда всесильный сановник лишился должности, и когда великая царица, узнав обо всем, рвала и метала, проклиная удачливость соперника своего сына – но теперь, в эту ночь, когда пришла страшная весть о смерти старого фараона – Дуатентипет впервые задумалась о том, что, быть может, ей следовало тогда заговорить о том, что она видела.
К тому моменту, когда златоликий Ра вознесся над горизонтом, во дворце царило, не утихая с самой ночи, все то же лихорадочно-настойчивое оживление. Никто не смыкал глаз ни на минуту, и даже самые нерадивые в обыкновенное время слуги трудились, не поднимая головы; однако то за одним, то за другим время от времени являлись молчаливые стражники, дабы проводить на допрос к дознавателям низшего ранга. Каждое слово их тщательно записывалось: так приказал сам сановник Та, после кончины повелителя словно в одночасье обретший былое могущество. Всем было ведомо, что новый владыка прежде всегда прислушивался к его советам; злые языки даже поговаривали, что причиной тому стала поддержка, оказанная сановником Та еще в бытность простым писцом при покойном фараоне молодой наложнице Тити, позднее столь возвысившейся милостью своего господина. Доля истины в этих слухах была: между великой царицей и первым советником долгое время и едва ли не вплоть до последних событий существовала некая негласная договоренность о взаимной поддержке. В частности, поговаривали, что к опале младшей царицы Тии, наиболее серьезной конкурентки Тити, приложил руку именно советник Та; и доподлинно было известно, что имя его самого после злополучной истории с рабочими Мемфиса всячески старалась очистить перед своим повелителем великая царица. Словом, теперь, когда сын Тити обрел долгожданное могущество, его давний соратник, разумеется, не оказался забыт.