В другое время Кахотеп непременно прошел бы своей дорогой, даже не обратив внимания на него; теперь же, оберегая ценную информацию, он постарался пройти мимо как можно незаметнее. Но Хет-хемб не был бы собой, если бы не вцепился в него сходу:
– Эй, ты! Его высочество царевич Пентенефре еще не возвратился к себе?
– Не знаю, господин, – сдержавшись, сухо ответил Кахотеп: конечно, он не собирался рассказывать о своей отлучке в город. Глава дворцовой стражи нехорошо прищурился:
– Как так вышло, что ты не рядом с ним в такой момент? Неужто прослышал, что поговаривают о нем…
– Кто поговаривает, господин? – глухо, сквозь зубы выговорил нубиец, теряя терпение: так часто случалось, когда в его присутствии кто-то непочтительно отзывался о Пентенефре. Спокойствие, напомнил он себе: во что бы то ни стало нужно молчать и не ввязываться в споры.
Хет-хемб разочарованно воззрился на него – явно он ожидал более бурной реакции на плохо скрытый намек.
– Ладно, довольно, – буркнул он наконец. – Проваливай, что встал у меня на пути?
Кахотеп повиновался, стиснув зубы; когда он проходил мимо, Хет-хемб неожиданно двинулся навстречу, с силой толкнув плечом – они были одного роста, так что удар вышел довольно сильным. Нубиец обернулся, окончательно потеряв терпение – но возмущенный возглас застыл у него на губах.
По какому-то старому обычаю своей семьи – он был родом из земель, лежащих к западу от Та-Кемет – или же из собственной непонятной прихоти, но в правом ухе Хет-хемб всегда носил затейливую золотую серьгу в виде цветка лотоса; в любое время дня и ночи это нелегкое украшение было при нем, словно глава меджаев вовсе не снимал его. Однако сегодня серьги на месте не было, а сама мочка уха – туго замотана полосой чистой ткани, какой обыкновенно бинтовали свежие раны.
Слова умирающего старика мгновенно встали в его памяти. Кахотеп остановился, как вкопанный, забыв о ярости: он знал, что Хет-хемб безоговорочно предан советнику Та, и теперь страшился случайным взглядом или жестом выдать себя.
– Что встал? Смотри, куда идешь! – грубо бросил начальник дворцовой стражи, и нубиец, вздрогнув, медленно опустил взгляд.
– Прошу прощения, господин. Я споткнулся, – бесцветно пробормотал он сквозь зубы, поклонился и, отвернувшись, поспешил прочь: скорее отыскать царевича Пентенефре, рассказать ему обо всем!
Но добраться до нужных покоев он не успел: еще на подходе, заворачивая в просторный коридор, услышал какой-то подозрительный шорох и мгновенно насторожился. Стражи поблизости не было: в этой части дворца, где располагался гарем фараона, всегда дежурили евнухи – но их шаркающую, семеняще-торопливую поступь Кахотеп давно научился отличать от бесшумного, лишь изредка выдаваемого лязгом оружия шага стражников, в прошлом умелых и бесстрашных воинов: только лучшим из лучших дозволялось охранять священную особу владыки Та-Кемет и его дворец.