Она молила богов – и милосердную Исиду, и всемогущего Амона, и даже ненавистную доселе таинственную Нейт, и иных известных ей небожителей – даже тех, о которых разве что мельком слышала прежде; молила дать ей сил справиться с вестью о страшной смерти брата и со словами великой царицы, но золотые статуэтки, всегда хранившие изголовье ее постели, оставались глухи. И тогда Дуатентипет замолчала совсем. Слезы все еще блестели на ее щеках, а из груди вырывались подавленные рыдания, но ум царевны обрел долгожданное равновесие. На душе стало легко, прохладно и пусто.
Медленно, словно заново учась пользоваться своим телом, она поднялась на ноги; механически провела ладонью по непривычно растрепанным волосам, приметив, насколько ужасно теперь выглядит, и потянулась за лежавшим на столике у ложа серебряным зеркалом. Краска на глазах и губах смазалась, оставив уродливые следы на ее щеках, а кое-где достигая даже подбородка – Дуатентипет хотела было кликнуть служанку, но остановилась: не хотелось, чтобы кто-то теперь видел ее в столь неприглядном виде. Она сама умылась, умастила лицо и все тело желтым шафранным маслом, с отвращением отбросив помятое, перепачканное слезами и краской траурное платье; удлинила слегка покрасневшие глаза густо-синей сурьмой, а на веки и губы нанесла растертую золотую пудру.
Ее брат был мертв. Теперь Дуатентипет следовало в первую очередь позаботиться о самой себе.
Тщательно, как никогда прежде до этого, она выбирала себе платье; полупрозрачный лен струился с ее плеч, почти не скрывая тонкого девичьего тела, и к нему царевна надела столько золотых украшений, сколько редко прежде надевала на себя. Инкрустированный священным лазуритом налобник, широкое ожерелье, некогда подаренное царицей Тити, широкие браслеты на запястья и выше локтей, соединенные переливчато звеневшими цепочками – под тяжестью украшений Дуатентипет едва не сгибалась, но все же принудила себя гордо расправить плечи и открыть высокую грудь.
В таком виде шла она к своему венценосному брату, окаменев сердцем и лицом так, чтобы не чувствовать вовсе ничего; и лишь на мгновение встретилась взорами с лишенной украшений, влекомой дворцовыми стражниками Нейтикерт. Бывшая жрица взглянула на нее холодно и зорко – будто северный ветер на мгновение проник под тончайшие одежды царевны, и та отвернулась, стиснув зубы. Браслеты на руках и ногах вдруг почудились ей тяжелее; Дуатентипет повела плечами, прогоняя неприятное чувство.
Ее брат встретил ее равнодушным взором; молча оглядел с ног до головы, стиснул тяжелые руки в кулаки, словно гневался на кого-то – но не на нее же, разве она что-то успела сделать? – и спросил сухо: