– Тебя матушка прислала?
– Д… да, – облизав пересохшие губы, чуть слышно ответила Дуатентипет. Украшения жгли ее кожу; аромат лотоса от благовоний, которыми она натерлась, кружил голову.
– Хорошо, – кивнул новый правитель, отворачиваясь от нее. Кратко, взглядом указал в сторону опочивальни – царевна похолодела от небрежности этого жеста – и, по-своему истолковав ее замешательство, прибавил: – Сюда.
Дуатентипет сжалась еще больше. На мгновение ей захотелось бросить все, пасть брату в ноги и взмолиться о милости; но она слишком хорошо знала, что ее слова уже не изменят ничего.
Я рожу сыновей, рожу множество крепких мальчиков, чтобы моему господину не пришлось ждать наследников от наложниц, убеждала она себя, покорно склоняя голову и глотая горькие, мучительные слезы. Все они будут жить в мире, а когда однажды одному из них придется занять место отца – я запрещу ему убивать своих братьев… Много, много мальчиков – и одного из них, хотя бы одного, непременно будут звать Пентенефре!..
***
– Жди тут, – швырнув ее на колени, распорядился грубо старший из стражников. Нейтикерт молча кивнула, не поднимая головы. Солнце пекло уже немилосердно; но расползавшиеся по привычной – за долгие годы в пустынном Саисе – к жарким лучам коже красноватые пятна мало тревожили ее.
Кахотепа также грубо выволокли из-за ворот. С трудом переступая с ноги на ногу он щурился на солнце и непрестанно закрывал окровавленной рукой воспаленные глаза, как и должен был, по сути – ибо дворцовая тюрьма, в коей он провел всю ночь, располагалась под землей. Нейтикерт знала это и потому смогла удержаться от ненужных вопросов: по крайней мере, раба покойного Пентенефре не успели подвергнуть тем пыткам, которые навсегда искалечили бы его или отняли жизнь. Уже за одно это жрица мысленно проговорила короткую благодарственную молитву, пока стражники-меджаи не отпустили их обоих, позволив подойти ближе друг к другу.
Кахотеп мгновенно узнал ее; удивился ли – сказать было сложно, ибо в темных глазах его, помимо глухой, черной и мучительной тоски, действительно появилось новое выражение. Однако даже очень скверно разбиравшийся в чужих сердцах человек едва ли посчитал бы чувство, охватившее нубийца, чем-то радостным.
– Госпожа Танит, – хотя Нейтикерт и с готовностью подставила ему плечо, пошатывающийся от слабости Кахотеп не оперся на нее, а вместо этого с мукой и благоговением одновременно прижался губами к смуглой руке женщины. – Господин, я не спас господина. Я опоздал…
– Ты сделал все, что мог. Остальное – воля богов, перед которой мы бессильны, – чуть слышно возразила Нейтикерт, стиснув его ладонь; ни один мускул не дрогнул на ее лице, открытом взорам меджаев. – Его величество позволил мне и тебе уйти отсюда: нам стоит поспешить.