План под номером три продолжать делать вид дурехи, ведь в целом поход нравился очень, и под таким соусом дотерпеть до его окончания, избегая руки и сердца историка-фантаста.
Жрица Ио решила остаться и не пожалела. Историки оказались весьма интересным народом, они разожгли костер и устроили какие-то древние ритуалы, называемые странным, но знакомым на слух словом «дедунницы» или «осенние деды». Оказывается, нужно было избавиться от чего-то ненужного, чтоб преобрести что-то нужное. Все заготовили какие-то вещицы и сложили их у костра, где установили деревянного истукана с суровым лицом.
– Вы только не подумайте, что мы какие-то сектанты… – с улыбкой попытался поведать мне об этом знаменательном дне один из историков, но его тут же прервал профессор, появившийся из неоткуда, желающий сам дорассказать про обряд.
Оказалось, что сегодня чуть ли не последний день, когда духи родных нас слышат и способны исполнить последнее желание, перед тем, как отправятся спать.
– У них там другое время года, и целых шесть месяцев родные будут не на связи. Поэтому загадывайте, загадывайте, милая Майя, самое заветное, то, что на сердце лежит прямо сейчас!
Меня лихорадило, хотелось загадать любви, но, по-моему где-то я уже переборщила с этим желанием, или не точно выразилась, потому что с первого дня отпуска любви вокруг было много, но все как-то не той.
А еще у меня ничегошеньки не имелось, что б пожертвовать дедам для того мира. Все вещи на мне и в сумочке были, что называется первой необходимостью. Не взять, не снять в иной мир, чтоб не оказаться в неловком положении в этом.
Осталась единственная ненужная вещь, безучастно смотрящая потухшим экраном, уверенно полетевшая как жертва в общую кучку с красивым древним названием «треба богам».
Потом начался хоровод, песни, пляски и прыганья через костер, всеобщее обнимание и целование, и в этой круговерте я так и не смогла сформулировать своего желания и просто загадала, что б каждый день стал похож на праздник, как например сегодняшний.
Ночь мы не спали, а может быть, спали, три дня пролетели как сон, как карнавал, которые не забудется никогда. К счастью, напор профессора в ухаживаниях уравновешивался его прекрасным воспитанием. Единственное, что меня немного смущало во всей свистопляске, что на всех фотографиях меня было трудно узнать. В кепи Зиновья Аркадьевича днем от знойного солнца, в чьем-то пальто в пробирающем холоде от мегалитов ночью, в носках, перчатках, шлепках, калошах, шарфе, собранных по нитке, что б я не дала дубу в звездилище, остались снимки удивительного времени, которое перестало быть отрезком секунд, а превратилось, как и утверждал профессор, в осязаемую энергию, отразившуюся на материи.