А потом картина меняется, потому что мир вообще изменчив, и каждое чудесное сочетание – редкость, иначе они не были бы чудесными. Но ты по глупости винишь либо себя самого, впавшего в ступор от смены декораций, либо ту женщину, которая вышла из кадра и оказалась не такой.
Если бы я прочитал «Под сенью девушек в цвету» в свои восемнадцать, то встретив через год Юльку, сразу понял бы, что её картина – крыши многоэтажек и рок-концерты, чёрные перчатки и сиреневая шляпа, жёлтое такси и стеклянное кафе – и сюда не клеится крымский пейзаж с походно-хипповской романтикой, куда я тащил её, не замечая, что на снимке с моими приятелями-бродягами она уже смотрит в сторону. Точно так же и моя другая, морская любовь, готовая колесить по свету без особых жилищных условий, но со всеми радостями живой природы, совершенно не вписывалась в огни большого города, и я не знал, о чём говорить с ней на этих кухнях, где со всех сторон стены, на этих улицах, по которым несутся нескончаемые машины и нужно всё делать быстрей и хитрей, либо не делать вообще.
Но после Пруста я знал бы, как избежать ступора в этих случаях, ведь из его знаменитой строчки легко вывести все варианты. Вот первый: жить как можно дольше в том же пейзаже, где случилось знакомство. Звучит скучновато, хотя в традиционных культурах это обычное дело. Одно из самых сильных впечатлений, случившихся со мной в Черногории – семейные могилы с открытой датой. Слева могила мужчины, на его памятнике под фотографией – дата рождения и дата смерти, как обычно. А рядом в той же оградке – могила его жены. Такой же блестящий чёрный постамент, и фото такое же овальное, но дата только одна. Сначала думаешь: вот ужас, человек себя заживо похоронил. Но вдруг понимаешь, что есть в этом какое-то самурайское совершенство. Человек уже решил свой вопрос со смертью и больше не заморачивается, спокойно занимается жизнью.
Конечно, в наше время движущихся картин такая долгая жизнь в одном кадре – редкость. Тогда есть второй вариант: быть готовым к тому, что при смене сцены отношения прекратятся, и никого не винить, если обрывки старого пейзажа не вписываются в новый. Научиться уходить вовремя и без сожалений – или просто не влезать в красивый пейзаж без особой нужды, наслаждаться им со стороны.
Забавно, что и эту практику я давно зафиксировал в своём поэтическом конспекте, ещё не понимая её суть. Одно из моих первых стихотворений, написанное лет в двадцать, было посвящено девушке, лица которой я не вижу; я мысленно обращался к ней, сидящей у окна электрички, с просьбой не оборачиваться и ничего не говорить; её плащ, водопад её волос и капли дождя, чиркающие по стеклу вагона с той стороны – этого достаточно для моей прекрасной картины; если же я услышу от неё какие-нибудь глупые слова, вся красота будет разрушена.