Прямо в этом безвременье мы и поселились. День рождения отмечали на камнях античного театра, где вечером показывали «Лягушек» Аристофана. По руке бродил жук-скарабей, живой бог Солнца, а в одной из трещин фундамента старинного храма оказался тайничок, где лежала маленькая магнитная карта Крыма. Я положил вместо неё красивую яшму, найденную на берегу.
Через три года наша дочка Ева уже бегала в соснах Фороса и сочиняла сказки о том, как она «улетела на ветере». А потом превращала бусы из шариков «кошачьего глаза» в запоминающее устройство: «Вот этот фиолетовый – это когда меня волной перевернуло. А голубой – это был день нашествия медуз. А красный – это мы плавали в Ласточкино Гнездо… Нет, лучше Ласточка будет жёлтый. А красный это когда мы поднимались на Ай-Петри.»
Самое же раннее знакомство с Крымом – на вкус – случилось у нашего младшего, Лёвы, когда он ещё не умел ни ходить, ни говорить. Дома в Москве он забрался в шкаф и съел красную шишку от огромного кактуса, которую мы привезли с мыса Плака. Но паника быстро улеглась, кактус оказался съедобной опунцией.
Ещё три года – и вот уже Лёва вместе с сестрицей отгадывают мои загадки в парках Партенита, ищут нужные деревья: на каком растут финики, из какого делают пробки, а из какого удочки, что кладут в суп… И всё это рядом, весь мир под рукой.
Там же они с Евой придумали «запаховый фотоаппарат», который отличается от «глазного» тем, что съемка ведётся с закрытыми глазами. Так мы узнали, что у можжевельника хвоя не пахнет, зато его сиреневые ягоды, наоборот, запоминаются сильным смоляным ароматом. А когда этих юных натуралистов не хотели пускать в самолёт с длинными палками бамбука, они уговорили командира экипажа, чтобы он провёз их удочки у себя в кабине.
Конечно, поездки с детьми – это уже другое. С ними и места выбираешь иначе: чтобы спать не на песке, и никаких адских спусков по скалам, и было где поесть… В Симеизе теперь отличный отель около Дивы, там вообще стало чисто и красиво, новую набережную открыли, и скейт-парк не хуже московских. И всё-таки каждый раз, проходя по этой аллее, я проваливаюсь в тот август 1991-го, когда мы, молодые и свободные, идëм с рюкзаками мимо всех этих цивильных остановок запланированного комфорта, и дальше вверх по раскалëнной трассе, к горе Кошка, к еë острым скалам и диким пляжам, к последним дням нашей дикой жизни.
Но потом эти миры опять сходятся в одной магической реальности, законы которой работают и сейчас точно так же, как раньше. Начинается всегда с какой-то необычной живности. Сначала, после приезда, ничего такого нет, бытовуха и неудобства, днём слишком жарко, ночью холодно, и проезд закрыт там, где раньше было открыто, и как будто вообще всё изменилось, никакого больше волшебства. Но вдруг возникает такой вот живой знак, как тот жук-скарабей в античном театре Херсонеса, или пара дельфинов, вынырнувших рядом в Партените, или аист, севший на нашу веранду в Форосе. Так оно и включается.