– Некрасиво, – закричал с первого ряда худрук. – Лиза, ты или чулки вообще сними, или выше их натяни.
– Стоп-стоп, – вскочил драматург. – Ничего снимать не надо.
– Я бы сняла. Мне давит, – сказал Лиза со сцены. Петр Яхонтович с трудом проглотил стоящий даже не в горле, а где-то в груди тяжелый ком и испугался, что у него случиться приступ. Как глупо, подумал он. Глупо и банально. Увидел голую девицу и получил сердечный приступ. То-то Труповицкий посмеется. И драматург с худруком. И вся это мелковозрастная шушера. Лиза, тем временем, деловитыми движениями, как-то совсем обыденно, подтягивала чулки. Копна каштановых, на просвет софитов, тлеющих в рыжину волос, скрыла на миг ее размалеванное лицо, тяжелые груди качнулись в такт.
– Так, ладно, разберемся, – задумчиво сказал худрук, внимательно рассматривая голую Лизу.
– Чулки в сеточку – это важно, – сказал молодой драматург.
– Ты проституток-то видел когда-нибудь? – насмешливо спросила Лиза драматурга. Она, поправив чулки, выпрямилась. Ее груди снова качнулись. Раз-два. Как два маятника. Туда-сюда. В глазах Петра Яхонтовича ниоткуда взялась какая-то рябь. Он даже проморгался как следует. – В сеточку, бля… Что за шаблоны, Вася? Или это мечты твои влажные, юные? Ларку-то не допросишься в сеточку надеть, аха?
– Ну, тебе виднее, конечно, как там у проституток, – Вася-драматург обиженно шмыгнул носом.
– А то, – хохотнула с верхотуры Лиза и потянулась, выгнула спину. Раз, два. Наглая, с каким-то особенным удовольствием отметил Петр Яхонтович.
– Разберемся, разберемся, – тяжело выдохнул худрук, зачем-то вскочил и прошелся перед сценой.
– О, Петр Яхонтович! – вдруг заголосил он, – Хорошо, что вы здесь. Идете сюда.
Петр Яхонтович взял достаточную паузу, чинно встал и медленно пошел к сцене. Сердце продолжало выдавать бешенное стаккато. На него все смотрели. Поднялся на сцену. Встал в центре. Повернулся лицом к залу.
– Вот, встаньте здесь, – приговаривал худрук почему-то немного приглушенно, и Петр Яхонтович почувствовал, как уверенная рука вертит им и управляет.
– Лиза, потопай там! – Сверху раздался сочный грохот.
– Наверх посмотрите теперь пожалуйста, – приказал худрук, немного передвинув Петра Яхонтовича.
Петр Яхонтович посмотрел наверх. И упал без чувств.
Сон Петра Яхонтовича.
Она лежала перед ним как пластмассовая кукла, с которой маленькие ручки сняли одежду и бросили вот так, в чужую кровать, в чужом месте, среди чужих. Беззащитная, но смутно таящая опасность.
Наверное, смотрела на него. Сам-то он стеснялся почему-то посмотреть ей в глаза. Разглядывал пол в шелушащейся коричневой краске, клеенку на столе, пустые бутылки на клеенке, склеившиеся послезастольные тарелки, рюмки с пузырьками жидкости на самом донышке, простынь со штампованными серыми цифрами, одинокую лампочку на перекрученном шнуре, потолок в трещинках.