Повешенный (Сагакьян) - страница 2

Пьеса, в начале которой герой Петра Яхонтовича предстает, вызывающим если не жалость, то сочувствие, военным пенсионером, несет героев к непременно трагическому финалу. А как без этого? В итоге – стерва-невестка уводит толстого канадца из-под носа старшей дочери и, бросив семью, сваливает в далекую Канаду, сам коварный канадец, люто критикующий Россию и русских, умудряется таки зародить свое вражеское семя в прямом смысле в тесный учительский мирок, средний сын предсказуемо уходит в запой, дочь рыдает в подушку, внуки-подростки попадают в полицию с оппозиционного митинга, младший же сын, тот, который то ли гей, то ли трансгендер – в этом Петр Яхонтович не особо разобрался и не сильно-то и хотел, за неимением средств ложится под нож подпольного хирурга, но что-то идет не так, «это вы его убили» кричит в сердцах пожухлый его любовник герою Петра Яхонтовича. Короче говоря, не пьеса, а полный и кромешный ад.

Герой Петра Яхонтовича, в итоге осознав, что это именно он «лишний человек» и именно его система воспитания, (тут надо думать была аллюзию на старорежимный, советский опыт – «травмирующий», как заявил худрук), сформировала таких моральных уродов, по личному мнению Петра Яхонтовича, а по мнению худрука – «жертв», кончает с собой. При этом, герой Петра Яхонтовича пытается повеситься начиная со второго акта, но его постоянно кто-то или что-то отвлекает. (тьфу, водевиль какой-то!) И только тогда, когда герой наконец осознает, что это именно он довел своих детей до такого состояния, вешается осознанно и окончательно.

Худрук начал говорить, что пьеса суть реплика с современных социальных отношений в России, деконструкция института семьи, отчужденности поколений, переосмысления советского прошлого, травмы нанесенной и травмы наносимой, и, конечно, неприятия стариков, несущих свои ошибочные представления о будущем собственных детей.

– Это кусок нашей с вами жизни, хирургически точно вытащенный из слоеного пирога, которым стала наша Россия, – иносказательно подытожил худрук.

– Кусок дерьма ваша пьеса, – подытожил внутренний голос Петра Яхонтовича.

Удивительно, но герой Петра Яхонтовича при всей многообещающей, стержневой, казалось бы, роли, практически ничего не говорил. На протяжении всей пьесы, он только кряхтел, сопел, все делал наоборот, ходил из угла в угол, мешаясь под ногами метущихся, наполненных драматизмом и монологами прочих героев, неумело пытался сымитировать самоубийство и в конце концов все-таки вешался без какого бы то ни было последнего слова.

– У меня совсем нет слов, – решился подать голос Петр Яхонтович. Голос зазвучал сварливо и ему сразу стало ясно, что вот оно, то самое брюзжание старика, красиво обрамляющее пафосные слова худрука.