– Все нормально, – сказал он и бодро пошагал к выходу из арки.
***
Дома Петра Яхонтовича ждал сюрприз и нельзя сказать, что приятный. На диване у телевизора расположился внук – того неопределенно-подросткового возраста, когда непонятно, то ли он уже способен самостоятельно мыслить, то ли все еще нуждается в беспрестанной опеке.
Внук лежал на диване Петра Яхонтовича и жал кнопки на пульте от телевизора.
– Потише сделай, – сказал ему вместо приветствия Петр Яхонтович с неудовольствием отметив сбившееся диванное покрывало под разноцветными носками внуками.
– Ага, – в тон поздоровался внук, переключая каналы, но убрать звук так и не подумал.
На кухне, рядом с открытой форточкой, драматично курила Настасья, дочь Петра Яхонтовича: с отрешенным лицом, отставленным мизинцем на руке, держащей сигарету, взором, устремленным в непролазную уже тьму за окном.
– Папа, – начала она, тяжело вздохнув, – ты должен мне помочь.
Петр Яхонтович хмыкнул, развернулся и пошел в ванную мыть руки. Горячей воды не было. Пока он с особым тщанием (так ему не хотелось назад, на кухню, к дочери) мылил, скоблил, смывал, то с неудовольствием обнаружил, что напрочь забыл двустишие, всплывшее вдруг накануне, на улице.
Он вернулся на кухню. Настасья больше не курила может быть, потому что вспомнила про его астму, а может быть оттого, что драматический эффект был произведен и как актриса она не могла не понимать, что переигрывание не всегда на пользу. Настасья, к неудовольствию Петра Яхонтовича, пошла, как и ее отец по непростой и только кажущейся легкой, театральной дороге. Что в итоге? Актерствует в региональном театре Драмы, без особого успеха и перспективы. Стареет. Одна воспитывает ребенка.
Пока пили чай, под громкое журчание телевизора из соседней комнаты, Настасья все говорила, а Петр Яхонтович молчал. Речь шла о внуке. Внука Петр Яхонтович сначала любил, а потом перестал. Как такое могло случиться, Петр Яхонтович не задумывался, но нелюбовь пришла неожиданно, когда в один из летних «внуковых» приездов, он обнаружил на пороге не улыбающегося кудрявого мальчонку со скачущими от любопытства глазами, а насупленного бритого подростка с фирменной семейной кривой усмешкой – как перекосило – наглого, с некрасивыми ладонями – «лопатами будущего гробокопателя» как шутил Петр Яхонтович. Ладони и усмешка – это как раз по отцовской линии, где-то затерявшейся в тумане ошибок Настасьиной молодости.
Настасья вела свой монолог, напуская драматизма: …Он совсем один… Отбился от рук… Непослушен… Какие-то арестантские секты… Не знаю в кого они там играют, в каторжан каких-то что-ли…