Ты знаешь, с возрастом мы все становимся наблюдательнее. Почему? Может быть, потому что стихает ветер вокруг. Ветер перемен наполняет уже не наши, чьи-то чужие паруса. Не жаль и не странно. И мы смотрим по сторонам. Живем чужими историями.
Бруклин, кажется, был моим даже до того, как я узнал и полюбил его. Он не спеши как Манхэттен. Хотя, приближаясь к Йорк стрит, или на Флэтбуш авеню, у стальных опор Ист Ривер мостов, чувствуешь шелест и гул сдавленного в туннелях F-трейн нетерпения.
Бруклин. С плоскими крышами и высокими ступенями подъездов, промышленными окраинами, граффити и подземкой, которая вопреки всему гремит над головой. Бруклин. С Бродвеем без театров. С черными опасными районами и бурной ночной жизнью Вильямсбурга.
Помнишь кинотеатр у Проспект парк? Тот, где залы на втором этаже, над барами. Помнишь? С откидными столиками у каждого кресла, меню крупными буквами, чтобы лучше читать в темноте? Официанты пригнувшись проходят между рядами, оставляя за собой на столиках салаты, пасту и вино. Огромный экран. Старые фильмы.
Почти пустой зал и черно-белый Хамфри Богарт. Noir. Так это называют. Искренне. Умно. Просто. Тогда камеры не умели летать верхом на дронах и скромно отводили стеклянные глаза, когда поцелуи затягивались.
Она сидела на два ряда ближе к экрану. Светлые волосы, короткие и лёгкие. И он рядом с ней. Ему слегка за сорок. Немного старше её. Не важно.
Я видел, как она шепчет ему что-то, объясняет. Как будто он не понимает того, что на экране. Как будто можно не понимать что-то, видя кривую усмешку Хамфри, когда он выдыхает дым своих крепких сигарет. Когда он своим скрипучим голосом, сквозь зубы цедит слова… вязкие и медленные как виски в его стакане.
Она наклоняется к нему и её светлые волосы падают ей на лицо. Она смахивает их лёгким привычным движением. Ухоженной рукой тянется к бокалу шампанского на столике…
…Хрипло смеётся Хамфри на огромном экране. А она снова шепчет ему. Почему он молчит?
Закрываю глаза. Наверное, я был бы счастлив чувствовать ее шепот, ее дыхание. Наверное. Я не знаю. У меня ром. Холодная стальная фляжка, обтянутая коричневой кожей. У рома вкус одиночества. Как всегда.
Хамфри на большом экране прищурившись смотрит в сторону. Хамфри в каждой своей роли – про одиночество. Про пустой бар на краю света. Про пустой стул рядом.
Она на пару рядов ближе к экрану. Он рядом с ней, каменеющий каждый раз, когда она наклоняется к нему. Ее рука на столике так близко к его руке. Он ждет ее движения. Боится спугнуть? Спугнуть и потерять. Жаль.