Рич сконцентрировал на мне взгляд. Он все еще пугал меня, когда вдруг ловил мое лицо в фокус и замирал. Я наклонилась, взяла его на руки и выпрямилась, осторожно поддерживая головку на сгибе локтя. Он был такой маленький и в то же время тяжелый, что я боялась его сломать. Материнских инстинктов у меня не было, но я так живо помнила каково это, – быть ненужной матери, – что при встрече с чужой трагедией, стало не по себе.
И я решила, что с сегодняшнего дня, буду приходить чаще. И полюбить его, смогу даже без инстинктов. Ведь он сын Себастьяна. Как его не любить? Рич раскрыл ротик в подобии улыбки, которую педиатры называли желудочными коликами, и я почувствовала тепло в груди.
– Мой сладкий маленький пирожочек. Ты тоже сможешь говорить за столом.
– А как он ест без зубов? – спросил Рене, держась за деревяные прутья кроватки.
– Он пьет из бутылочки, как маленький жеребенок, – сказал Себастьян. – Если хочешь, няня покажет тебе.
С лестницы раздались шаги и няня, выходившая зачем-то, ввела Филиппа.
– Вас потеряли, – сообщил он. – Чего ревешь, Шибздик? Из-за наследства?.. Да пошутил я, – он довольно крепко потер ладонью светлую макушку Рене. – Тебя я тоже упомяну. Скажу, чтобы тебе привет передали.
– Прекрати! – обрубил отец. – Тебе тридцать лет, ему – девять! Мог бы пару раз снизойти и поговорить с братом по-человечески. Ты тоже когда-то ревел, когда услышал про семинарию.
– Филипп ревел? – ужаснулся Рене, а старший даже слегка смутился.
– Я с достоинством, по-мужски, плакал… Не то, что ты, – проворчал Филипп и все рассмеялись.
Я еще раз прижала Рича к груди и передала няне, которая осторожно положила его назад в кроватку. Затем подтолкнула всех остальных к двери. Няня помогла мне сменить салфетки и забинтовала грудь. От запаха Рихарда, у меня отчего-то всегда приливало молоко, хоть я ни разу и не кормила, даже не сцеживала.
Когда я прижимала его к груди, в душе оживали все те ощущения, что я испытывала раньше. Пока носила его в себе. Восторг и безграничное, ни с чем несравнимое счастье.
– Теперь уже недолго осталось, – сказала няня, внимательно изучив салфетки. – Скоро организм перестанет так реагировать и молоко у вас окончательно пропадет… – няня была ровесницей Себастьяна и ярой противницей современных тенденций. – Одна моя нанимательница кормила, пока ребенку не исполнилось восемь лет. Муж к тому времени от нее сбежал, и она пыталась удержать сына.
– Восемь? – у меня пропало дыхание. – Она сумасшедшая!? Куда только смотрит комитет по делам несовершеннолетних?
Няня поджала губы.