Впереди, не далее, чем… в общем, в пределах видимости не только Люкса, но и простой человеческой, их приозерский тракт вливался в более широкую и даже, вроде бы, в мощеную дорогу. По ней неспешно и торжественно приближался большой кортеж под… Люкс напряг зрение… да, это был, несомненно, черно-красный свенский королевский штандарт. Откуда ему, Люксу, могли быть известны свенские королевские цвета – такие пустяки давно уже перестали всех удивлять.
– Как бы там стражи порядка лютовать не начали. Начнут всех подряд шмонать, документы проверять, и вообще, – озабоченно покачал головой Кувалда. – Нарвемся.
– Могут, – Джон Ячменное Зерно, согласно покивал головой – Но и останавливаться нельзя. Подозрительно. Ехали люди, ехали, а увидели стражу, и в кусты. Поехали потихонечку, а, Люкс?
– Кувалда? – повернулся Люкс к школяру.
– Поехали, – махнул рукой тот. – Вон там, где наш тракт сливается с той дорогой… это тракт свенский, верно?.. там придержим гиппов, И разумнее будет особо не медлить. Какой провинциальный барон пропустит такое зрелище? Скаврон, ты давай вперед, а мы с Люксом по бокам от тебя, чтобы зеваки расступались.
Зеваки и в самом деле расступились, пропуская всадников аж до самого свенского тракта. Здесь "господин барон" и евонная баронова челядь с охраною встали, как вкопанные, и принялись пялиться во все глаза на кортеж, на каждую кортежную карету, повозку и каждого всадника. А когда самая роскошная колымага – вся в золоте и тончайшей резьбе – влекомая парным цугом аж десятью огромными белыми гиппами свенской могучей породы, проплывала мимо них, на окошке ее отдернулась в сторону парчовая занавеска. Из окна выглянула чертовски красивая девушка с надменно оттопыренной нижней губкой, и ее огромные даже для темнянки глаза с нескрываемым интересом уставились на Люкса.
Рот Люкса приоткрылся, и взглядом он остекленел.
Манон нахмурилась. И в этот момент вдруг оглушительно взревели трубы, прикрытые до сих пор ворота города распахнулись, и из них выехала встречная процессия, во главе которой находились – тоже верхами на белых гиппах, между прочим – два в пух и прах разряженных кавалера, сущие павлины, право слово, особенно один, весь в белом с золотом и с белыми же перьями на шляпе. Не доезжая до запряженной цугом кареты, оба кавалера и их свита соскочили с коней и направились к ней пешком, вздымая кверху ноги при каждом шаге медленно и торжественно и даже с замиранием в самой верхней точке.
Когда они приблизились к уже гостеприимно распахнутой дверце колымаги, в ней показалось лицо той самой красивой дамы, и еще какие-то важные лица, и вся пешая процессия за исключением белого кавалера, прижимая обеими руками шляпы к сердцам, склонилась в низком поклоне. Белый же, держа правую руку на отлете и чуть позади корпуса, а шляпой, зажатой в левой перьями вниз, выделывая перед собою изящные финтифлюндии, заскакал по дороге, поднимая тучи пыли. Красивая дама милостиво склонила голову, умудрившись, тем не менее, продемонстрировать скуку, скуку и еще раз смертельную скуку, а потом, как бы защищаясь от поднятой скакуном пыли, демонстративно приложила к носику кружевной платочек. Толстое важное лицо откровенно зевнуло и исчезло из вида, но Белый, ничуть не смутился и, напротив того, проорал на всю дорогу: