Особенно глубоко засела обида из-за Марины, потому что Никите казалось, что Илья слишком просто отпустил жену. И вот теперь он принялся за Элю… Отравляя ее своим мировоззрением так же, как некогда отравлял самого Никиту. Больно было терять человека, который выслушивал и тактично указывал на его огрехи, а чаще просто сочувственно подбадривал. Который не устраивал истерик из-за перенесенных встреч и невыслушанных монологов. Это казалось разумеющимся до тех пор, пока Инна не показала ему другую сторону женщин.
– А, Никита, погоди немного, – быстро проговорила Марина грудным голосом, открыв дверь и едва пробежав по Илье и Эле взглядом.
Она оставила дверь открытой и торопливо скрылась в гуще прихожей.
Илья попытался представить себе мнение знакомых о своей жене. Эксцентрична в своем свободолюбии, немного надменна, но душевна. Колка, но чуть-чуть, необходима, как щепотка перца поверх свежезаваренных макарон. Кандидатка в Фаины Раневские или Риммы Марковы – подобных стальных дам, прошедших трудный путь с заданной еще в молодости планкой, не так уж много. Установка на невзгоды, выдерживаемая не нытьем, а черным юмором, не проигрышем, а сомнительным путем борьбы. Навалилась и на нее, Илья это знал, усталость от ощущения тупика и несчастья несмотря на видимое благополучие всего.
В Марине была какая-то зрелость, мудрость и при этом сила, даже жесткость, что бывает и у молодых женщин. То ли линия рта, то ли впивающийся прищур, который говорил, скорее, о том, что ей есть что поведать, чем о ненависти к тому, на кого этот взгляд обращен. Тогда Илья все это возненавидел, обвиняя жену в жестокости и черствости.
Илья напряженно смотрел на жену, как бы опасаясь ее нападения. Он как сейчас помнил день, ставший началом конца. Когда изуродованное тело его малышки им показывали для опознания. Ту собаку отловили и хотели стерилизовать. Марина тогда четко сказала уполномоченным, что перестреляет всех собак в округе, если они не усыпят животное. Как ни странно, она победила. Но долго еще потом говорила о том, чтобы отравить всех бродяг в городе. И, похоже, начала ненавидеть Илью за то, что он не поддакивал ей.
– Я больше так не могу, – сказала вскоре Марина потухшим голосом.
Илья полагал, что в постигшей их трагедии они должны стать опорой друг другу. Но до Марины эти простые соображения достучаться не могли. В своем исступленном переживании она забыла всех прочих, считая, что все должно окунуться в смрад вместе с ней, что, раз малышка погибла, оплакивать ее необходимо до конца, повесив на алтарь всех кругом.