Где-то там, за невидимой чертой, остались заслуги, достижения, близкие люди, друзья. А здесь, сейчас, серые однообразные будни казённого положения, тяжесть которого давила со всех сторон на психику, заставляя её съёживаться и подстраиваться под непривычные условия существования по новым правилам, распорядкам, законам. Я наблюдал, как личность свободного до недавнего времени человека претерпевала кардинальные перемены. Подобные метаморфозы никогда не проходили бесследно. Они отражались на лице, походке, внутреннем состоянии, словно печать или клеймо. И это на всю жизнь. Бывшие всегда распознают в толпе себе подобных.
Здесь некая сила лепила из представленного материала точно по фабричному шаблону свой тип Homo sapiens. Тюрьма и Север проверяли на стойкость человеческую природу. Кто-то через раскаяние освобождался и становился спокойным, другие держали своё достоинство до конца, третьи тихо сходили с ума, но большинство подстраивалось под новые обстоятельства и позволяло манипулировать собой, уступала внешнему давлению, превращаясь в серую безликую массу. Выживали кто как мог, но сделать это можно было только сообща. Одиночек здесь не любят. Они всегда выглядят подозрительно. Чужаки для всех. Даже среди чёрных роб и тёмных душ их сторонились, их выталкивали, их провоцировали. Участь обособленцев зачастую была незавидна.
Лично меня многие острые моменты лагерной жизни обошли стороной, подводные камни я очень хорошо научился распознавать. Меня, как врача, определили в тюремную больницу, где я полностью погрузился в привычные для себя заботы. Работы было достаточно. Больше всего меня тяготило отсутствие порой необходимых лекарств, чтобы оказать наиболее полно медицинскую помощь. Приходилось обходиться тем, что имелось. Но это понятно, «всё для фронта, всё для победы!» В лагере вещало радио, и сводки СовИнформБюро все слушали регулярно и радовались победам. Многие не понаслышке знали, что такое оккупация, плен, война.
Ночевал я в бараке со всеми: с политическими, изменниками, обычными уголовниками. Держались все кучками. Только моё положение эскулапа ставило меня в некое привилегированное положение. Иногда мне выпадала и иная роль. Приходилось разрешать споры и предотвращать кровавые разборки. «Белый халат» здесь немало значил. Да и к моему почтенному возрасту было уважение. В общем, по сравнению с другими, жаловаться мне на житьё вроде как ни к чему.
В лагере мне открылась иная юдоль, оторванная от большой земли, затерянная среди бескрайних лесов, с её героями и антигероями. Царствовал здесь Арсений Петрович Горонько – «хозяин», всемогущий начальник лагеря. Это был человек старой формации, не терпящий новшеств. Он установил здесь жёсткий порядок, который всё равно изредка, но нарушался, однако очень серьёзных происшествий при нём не случалось. Арсений Петрович нашёл золотую середину или, вернее будет сказать, баланс сил, который устроил, прежде всего, блатных. А посему жизнь в лагере протекала довольно спокойно.