Крепко обняв себя руками, Соня медленно отвернулась и упёршись подбородком в плечо опустила глаза. Слегка дрожащие губы говорили о незаживающей ране, начинающей нестерпимо ныть при воспоминании о причине её возникновения.
– Меня отец с рождения ненавидел, даже, смешно сказать, за что. А за то, что ни капельки, ни капелюшечки малюсенькой не была я на него похожей. По этому поводу он бил мою мать каждый раз как был пьян, а пьян он бывал не редко. Покорно снося его побои и унижения, она молчала, а после ночь на пролёт стоя на коленях просила Господа вразумить и успокоить мужа. Всё это происходило из-за того, что по деревне нашей слух ходил, якобы мать меня не от мужа законного родила, а от цыгана нагуляла. Дело в том, что много раньше до того, как моим родителям суждено было пожениться, неподалёку от нашей деревни встал цыганский табор. И влюбился в мою мать цыган молодой, и она его полюбила, да так, что была готова пойти за ним хоть на край света. Но судьба-судьбинушка развела-таки их, не дала она им быть вместе. В деревне сгорело несколько домов в чём обвинили цыган. Табор ушёл, а мать мою без её согласия родители выдали за Парфёна-живодёра, его так вся деревня за глаза звала, на живодёрне он работал у помещика, у барина нашего. Как потом оказалось, мать мою он давно уж любил, а она его сторонилась, не люб он ей был. Первой у них родилась я, в положенный срок, ни раньше – ни позже, и было ясно что тот цыган здесь вовсе не причём. Да и бабка моя говорила, что похожа я на её тётку, на родную сестру её матери, что многие в деревне подтвердить были готовы, но отец этому не верил, продолжая издеваться над матерью. Через три года после меня родился брат. Мы с ним как два разных камушка были, я – уголёк, а он – беленький, речной. Любили мы друг друга сильно и были настоящими друзьями. Много раз он спасал меня и мать от отца, не боясь его даже пьяного.
Накануне моих именин, а шёл мне шестнадцатый год, отец впервые взял меня с собой в город. Дома, улицы, тротуары, фонари, магазины, всё было для меня в диковинку. Продав трактирщику мясо и получив за это не малые деньги, мы остались там отобедать. Помню, как уговаривала отца не пить. Потом как отбивалась от нескольких мужиков… Очухалась я дня через два в каком-то подвале, вся в дерьме и в крови. Выбралась наружу. Бочку с водой помню. Напилась, обмылась и побрела куда-то пока ноги шли. Сил не было, живот сильно болел, от голода голова закружилась, и я упала. Очнулась, глаза открыла, женщина надо мной стоит, причитает, мол бедная, бедная девонька. Шалью меня обернула, в свой дом привезла, накормила, помыла, спать уложила, на утро одежду дала. Предложила остаться. Поблагодарив её за доброту и помощь, я сказала, что домой мне надобно, мол родные поди с ума сходят. Не отговаривая, дала та женщина мне на дорогу денег и только попросила запомнить её имя и адрес. Лулу её звали, такое имя разве ж позабудешь. Добралась я до дома. Как увидела меня мать, так запричитала. Мол как же я дрянь, могла так поступить!? Оказалось, вернувшись домой без меня и без денег, отец в своё оправдание сказал, что я его якобы обворовала и сбежала. Спасибо братцу, он в эту историю сразу не поверил и упросил мать выслушать меня. Ну я тогда и рассказала, как всё на самом деле было. Мать в слёзы, тут отец входит, он всё это время за дверью стоял, подслушивал. Схватил он меня за волосы и в хлев приволок. Избивал долго, вожжами, да всё сучкой подзаборной обзывал. Ещё орал что дом я его опозорила, что теперь по причине потери девственности меня замуж не выдать. Бил до тех пор, пока я сознания не потеряла. В добавок запретил родным ко мне подходить. Говорил ежели помру, так помру, а ежели Богу будет угодно – выживу. Через пару дней отец приказал брату зачем-то в город ехать. Мать отца отвлекла, а брат меня полуживую из хлева вынес да на телеге под соломой со двора и вывез. Хотел он меня в монастырь к лекарю тамошнему отвезти, но я сказала, что б в город вёз к той женщине Лулу и даже адрес назвала. Вот так я здесь и очутилась.