Через мгновение, молниеносно преодолев разделяющее их расстояние, Степан стоял за спиной у девушки. Схватив её за руку, он резко развернул её к себе лицом. От испуга она громко закричала, а её спутник не растерявшись ударил Степана тростью по руке, да так сильно, что тот застонав съёжился.
В ту же минуту уйма народа обступила это уличное происшествие. Успев рассмотреть девушку и поняв, что это вовсе не его Катя, Степан пытался объяснить свой поступок и извиниться, но его не слушали, обвиняя Бог знает в чём. Кто-то кричал, утверждая, что он уличный грабитель, другие сходились во мнении, что он похож на того самого преступника, которого уж полгода как разыскивает вся Петербургская полиция и так далее… В конце концов вся толпа сошлась в одном – этого мужика следует доставить в полицейский участок находящийся совсем близёхонько, а именно за поворотом на соседней улице.
Больше остальных, за это решение ратовал тот самый молодой мужчина, что ударил Степана, так как девушка, за которую он заступился, оказалась его невестой.
Связав Степану руки за спиной, его как настоящего преступника повели туда, куда он сам направлялся.
Шумная толпа, ввалившись в участок требовала для разбирательства самого главного начальника. И их просьба была удовлетворена, но с условием, что в кабинет пристава будут допущены только непосредственные участники данного происшествия и несколько свидетелей.
В кабинете, за большим столом под портретом Александра третьего, сидел полицейский офицер в чине полковника, а звали его Николай Петрович Малахов. То был не старый, в меру упитанный мужчина с приятными чертами лица и густой шевелюрой седеющих волос. Перейдя с военной службы на службу в департамент полиции, ему, как и всем полицейским чинам вменялось осуществлять «благочиние, добронравие и порядок», чем изо дня в день он и занимался на протяжении десяти последних лет. Обладая надлежащими профессиональными качествами и умением внушать людям доверие, он снискал себе хорошую репутацию и уважение среди разных слоёв населения. Получая за службу приличное жалование, он, однако не гнушался брать взятки, что считал своей маленькой слабостью и торжеством над глупостью. Делал он это искусно, не жадничая и не переходя опасной черты, ибо брал эти самые взятки прикрывая дела исключительно гражданские и мелкие, не содержащие серьёзных обвинений и не влекущие за собой тяжёлых последствий. Что же касалось дел уголовных иль политических, грозящих подрыву устоев монаршего государства, то таковые велись им строжайшим образом и в соответствии с действующим имперским законодательством передавались в вышестоящие полицейские инстанции.