– Конечно, нет, мама. Я знаю, что ты горько сожалеешь о том, что не смогла сохранить это примечательное доказательство, и ни за что в мире не стал бы добавлять…
– Отправляйся спать, Рамзес.
Нефрет покорно встала. Опустив глаза и сложив руки, она подошла к Эмерсону.
– Спокойной ночи, сэр.
Он взял золотую головку в руки и поцеловал Нефрет в лоб.
– Спокойной ночи, дорогая. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, тётя Амелия. – Она подошла ко мне, и я поцеловала её, как и Эмерсон.
Рамзес недавно решил, что уже слишком стар, чтобы целовать – родителей, во всяком случае. Пожалуй, иначе не выразишься. Он серьёзно пожал руку своему отцу – процесс, изрядно удививший Эмерсона.
– Спокойной ночи, отец. Спокойной ночи, мама.
– Спокойной ночи, Рамзес. Не оставляй свою куртку на стуле; возьми её с собой и обязательно повесь.
Нефрет уже исчезла и унесла с собой Бастет. Дверь её комнаты открывалась из гостиной, как и наша. Рамзес занимал комнату рядом с нашей, но без выхода в гостиную.
– Редкостное везение: у нас такие умные, послушные дети, – бездумно подытожил Эмерсон. – Я говорил тебе, Пибоди, что Нефрет не доставит тебе хлопот.
– Твоя наивность не перестаёт меня удивлять, Эмерсон. Я не знаю, что побудило Рамзеса выполнить приказ без возражений, хотя бы раз в жизни, но Нефрет пыталась избежать нравоучений. Мне придётся поговорить с этой юной леди. Сегодня вечером она вела себя крайне неуместно. Я поймала её выходящей из мавританского зала – ты знаешь, что это за место, Эмерсон! – и сильно подозреваю, что она находилась там наедине с мужчиной!
– Ты противоречишь себе, Пибоди. Если она находилась с мужчиной, то уже была не одна.
– Ты не принимаешь это всерьёз, Эмерсон.
– А ты относишься к этому слишком серьёзно, Пибоди. У тебя нет доказательств того, что что-то случилось. Если нужно, предостереги малютку, но разве предостережение не может подождать до утра? – Эмерсон зевнул и потянулся.
И тогда я удостоверилась, что пуговицы на старых рубашках Эмерсона пришиты двойными нитками, так как на новых рубашках они всегда отскакивали, когда он спешно раздевался или, вздыхая, расширял впечатляющую грудь. Сейчас на нём была старая рубашка; пуговицы легко выскользнули из петель, и когда он вытянул руки, моему взору предстала покрытая ровным загаром изрядная часть торса, которая вполне могла бы послужить моделью для художника.
– Послушай, Эмерсон, тебе должно быть стыдно, – протянула я. – Если ты думаешь, что можешь отвлечь меня от материнских обязательств таким грубым, неуклюжим способом...
– Неуклюжим? Моя дорогая Пибоди, ты сама не знаешь, что говоришь. Смотри, если я сделаю так... или так...