(главным мастером). Эмерсон обучил научным методам раскопок и его самого, и членов его обширной семьи, и эти родственники стали не только незаменимыми и ценными помощниками, но и надёжными друзьями. Жаловаться на тот факт, что, как и все мужчины, Абдулла не имел ни малейшего представления о том, что представляет собой надлежащее ведение домашнего хозяйства, было бы неразумно.
Поэтому я почтительно обратилась к нему, как к «моему отцу» и знала, что это доставляет ему удовольствие, хотя собственное достоинство и наблюдавшая аудитория – вышеупомянутые члены его семьи, подпрыгивавшие и выкрикивавшие приветствия – не позволили ему проявить какие-либо чувства. Официальные арабские поздравления могут занять довольно много времени. К моему вящему удивлению, Абдулла оборвал их и бросил на Эмерсона странный взгляд:
– Здесь находится некто, желающий увидеть тебя, Отец Проклятий.
– Что? – Эмерсон высвободился из нежных объятий Дауда, племянника Абдуллы, и направил грозный хмурый взор на реиса. – Здесь? О чём, чёрт побери, ты думал, позволяя чужаку подняться на борт, когда ожидается празднество в узком семейном кругу? Вышвырни его.
– Он настаивал… – начал Абдулла.
Грубая ошибка, и кому, как не Абдулле, знать об этом? От рёва Эмерсона у меня зазвенело в ушах.
– Настаивал? Ах, он настаивал, вот как? Где он? Ко всем чертям, я сам выброшу его за борт!
Бородатые губы Абдуллы задрожали.
– Этот подвиг не под силу даже тебе, Эмерсон. Он на верхней палубе.
Эмерсон рванулся к лестнице. Я последовала за ним по пятам, потому что не рискнула позволить Эмерсону, в очередной раз пришедшему в ярость, встретиться с посетителем. Мне пришло в голову – как, вероятно, и вам, читатель – что на сцене снова появился «мистер Салех», но я тут же отвергла эту идею. Только исключительно важная персона могла убедить Абдуллу нарушить приказы моего мужа. Хедив[48]? Генеральный консул Великобритании? Лорд Китченер[49]? В своём нынешнем состоянии Эмерсон вполне мог выбросить любого из этих выдающихся персонажей за борт, а то и всех сразу.
Верхняя палуба, образовывавшая крышу кают, была оборудована стульями и шезлонгами, навесами и столиками для создания приятной гостиной на открытом воздухе. Мой хозяйский взгляд не мог не заметить, что навесы провисали и что ковры совершенно не соответствовали обивке стульев, но сейчас внимание полностью сосредоточилось на человеке, который растянулся на самом большом из диванов – и, как я опасалась, едва ли достаточно большом, чтобы устоять под такой ношей.
Мужчина занимал всю длину дивана, его голова и плечи покоились на куче подушек, а невероятная тучность простиралась от подбородка до ног, маленьких, как у женщины. На стопах красовались изящные домашние туфли, так сильно расшитые золотом и блёстками, что под ними не было видно ткани. Изумруд размером с куриное яйцо украшал сверкавший золотом тюрбан. И, по контрасту, халат был пуританским, простого покроя и без тесьмы; светло-серый и объёмный, как палатка, он ловил свет, откликаясь богатым отблеском бархата. За спиной непрошеного гостя сидели на корточках, неподвижные, как статуи, двое мужчин в ливреях, состоявших из свободных брюк, жилетов им в тон и тюрбанов того же серого цвета без каких-либо украшений.