– Ладно, ладно, прощаю тебя.
– Я ж не намеренно, Боря, не думал я…
– Ну, да, зачем думать? Тонну книг прочитал, там все за тебя продумали.
– Да, пожалуй, – я усмехнулся.
– Вот тебе, пожалуй. А когда сам думать начнешь, Евглевский?
– Боря, не начинай. Попросил же прощения.
Я плеснул в стаканы виски местного разлива.
Он выпил, и, жмурясь от тепла в груди, сладостно складывая губы трубочкой, длинно выдохнул; поставил стакан, и вдруг, с подчеркнуто театральным пафосом, как с трибуны комсомольского собрания, изрек:
– В той мере, в какой законы математики соотносятся с реальностью, они не верны; а в той мере, в какой они верны, они не соотносятся с реальностью.
Я не успел донести стакан до рта, замер.
– Законы математики?
Мудрствование не в характере Бори. Нет. Это как то, что Гера схватил винтовку с оптическим прицелом. Абсурд. Схватил винтовку и стал… Стал кумиром города. Это очевидно. С винтовкой и без пальца.
Мы с Борей год не виделись, он изменился. Стал другой. Или позволил увидеть себя другим. А может быть, весь год книжки читал. Добрался до Энштейна.
Умирает мама. Со дня на день случится.
СМС от брата.
Вспомнил снег крупинками, свинью у конторы, и тут же пришло СМС от брата. Но, может быть, и в другом порядке – сначала свинья, а потом СМС. Да, пожалуй, что так. Точно так. Но, впрочем, какая разница.
Они лежали в большой комнате большого дома, в пригороде Пятигорска. Брат забрал их к себе, а присматривала Нина, его жена. Комната большая, но кровати рядом, можно присесть в ногах и говорить и с отцом и с мамой. Отцу за девяносто, маме за восемьдесят. Поймал себя на мысли – отец за компанию прилег. Или устал. Вообще-то, крепкий, как дед Петя, сухой и неутомимый, но лежал рядом, протяни руку, и вот тебе рука мамы. Только мама не подавала руки. Мама заметно угасала. Боли желудка множились душевными. Справлялась стойко. Когда возможно было терпеть, читала Библию. Вслух.
– Не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех…
Опустила книгу на грудь, посмотрела на отца, тот слушал.
– И что? – спросил.
– А человек-то не знает своего времени.
– Человек может и не знает. Только тут не про тебя. Я – человек. А ты всегда все по-своему норовишь. Вертихвостка.
Мать не ответила.
Молчали.
– Манюня, – подал голос отец.
Мать повернула голову.
– Что?
– Манюня!
– Что?
– Помнишь, – он помолчал, – помнишь, тогда, Джиму лет пять было. Ну да, младший еще не родился, значит, Джиму пять не больше.