– Тебе повезло. В Монреале у нас были классные профессора, но за рамки предмета они не выходили. Такой тьютор и мне бы не помешал. Рядом с тобой я чувствую себя, как когда-то ты рядом со своим опекуном.
– Только благодаря Дэвиду я смог понять, что произошло с Европой.
– И что же с ней стряслось?
– Шуткам здесь не место. Европейцы, как и мы, наступили на грабли толерантности. Тебе это интересно?
– Да. Хотя, честно говоря, я привык принимать мир таким, как есть, особо не заморачиваясь. Если бы не твой чудовищный приговор, я и теперешнюю Америку считал бы лишь затейливым зигзагом цивилизации. Каждый по-своему с ума сходит. Кто знает, как оно должно быть? Кому дано право судить?
– Меня-то они судили. Ты – настоящий американец – «свобода превыше всего». И я так считал. Но, присягая демократии, провозглашая свободу, нельзя терять голову, чувство меры. Звучит, в самом деле, странно – мера демократии, мера свободы. Европейцы тоже, наверное, так думали. Но, утратив чувство меры, они похоронили и свободу, и демократию, и свою Европу. Откуда сердобольным либералам было знать, что гуманизм и человеческое сострадание способны сыграть с ними злую шутку?
– Ты, я вижу, в форме. Значит, и человеческая доброта – не такое уж добро?
– Все сложнее. Толерантность – палка о двух концах. Это не только способность понимать чужую боль, страдания, проявлять терпимость к чужим обычаям, взглядам, образу жизни. Есть у нее и оборотная сторона. Это готовность, помогая несчастным, самим страдать, обрекая на страдания других, включая своих близких. Одно из значений латинского слова tolerantia – «добровольное перенесение страданий». Запредельная толерантность требует жертв, и ими становятся сами благодетели.
– Мудрено.
– Да, непросто. В Европе все началось давно. Поначалу ей самой нужна была молодежь из стран третьего мира. Дешевая рабсила, в первую очередь, для непрестижных занятий. К тому же, в конце прошлого века было отмечено заметное старение населения. А если в средней семье меньше двух детей, у народа нет шансов даже на простое воспроизводство. Это арифметика. В начале нашего столетия самая высокая рождаемость была во Франции – 1,8 ребенка на семью. Для всей Европы она едва превышала 1,3. К середине века работающие европейцы не смогли бы содержать пенсионеров. Но молодые всегда хотели жить в свое удовольствие, а с детьми это сложнее, и заводить их не спешили. Настало время, когда с этим что-то нужно было делать.
– Откуда ты все это знаешь? Это все твой тьютор? Допустим. А здесь кто будет стариков кормить?