Я приложил правую ладонь к стеклу, и горный пейзаж сменила минималистичная панорама спального района. На меня со всех сторон молчаливо смотрели окаймлённые тусклым ободком холодного света серые блоки стен однотипных многоэтажек, которые со своей внутренней стороны, наверное, отображали горы, равнины или морское побережье. Совсем скоро им предстоит тоже стать прозрачными. Неба над городом будто и не было вовсе – лишь безжизненный чёрный фон. Ещё немного и начнётся общий для всех ежедневный утренний ритуал.
Минуту спустя одна за другой стали падать тёмные завесы стен. Проснувшиеся по общегосударственному будильнику мужчины и женщины, молодые и уже престарелые, высокие и низкорослые, худотелые и обременённые лишним весом – все – прикладывали свои ладони к стеклу. Невероятное зрелище! Сотни, тысячи, миллионы ладоней по всей стране, точно поднятых в приветственном жесте, встречали чудный новый день. Здание напротив из безмолвной скалы превратилось в огромный экран, разделённый на множество ячеек. Я специально приложился к стеклу на пару минут раньше остальных, чтобы уловить самое начало. Ощущение, будто в этот самый момент происходит нечто почти волшебное, не покидало меня каждое утро. Казалось, без этого ритуала день бы попросту не начался, и мир застыл бы в вечной ночи. Но мы, все мы, простые жители города, отдаём немного тепла своих рук и заставляем время бежать в привычном для нас темпе. Мы вытаскиваем неподъёмное, грузное светило из-за линии горизонта. Каждый из нас тянет за свою ниточку. Каждый из нас причастен к этому.
Воодушевлённый своими мыслями, я осушил стакан с кислым витаминным раствором. Некоторые жители здания напротив повторили за мной. Боковым зрением я заметил зелёную вспышку на наблюдающей за мной камере и нехотя оторвал ладонь от стекла. Стена, как и полагается, снова показала горные хребты.
Пришло время завтракать. Я достал из холодильника углеводный батончик, сполоснул мерный стакан и снова до краёв наполнил его водой, а затем прошёл в гостиную.
Стоило только присесть на диван, как в кресле напротив меня появился высоколобый седой мужчина в сером твидовом костюме с изумрудно-зелёным в белую крапинку галстуком. Он вытащил из футляра свои очки, протёр линзы салфеткой и водрузил их на нос, затем обвёл взглядом гостиную, несколько раз при этом легко кивнув невидимым слушателям – я точно знал, что эта, как и многие другие голографические записи Лектора были сделаны во время его выступлений в заполненных до отказа аудиториях будущего Института последовательности много лет назад. Ему тогда было уже за восемьдесят, но изображение подкорректировали, осветлили лицо, убрали с него старческий пигмент, и теперь оно напоминало мне образ одного из христианских святых с потрескавшейся фрески, что я видел в музее ещё будучи подростком. В то время голографические проекторы ещё не получили широкого распространения, и я мог наблюдать Лектора только с мультимедийной стены в интернате – тогда его ничем не завуалированная старость пугала. Я всё думал: «Неужели и моё лицо будет таким же изношенным и дряблым?» Но как в то время, так и сейчас его речи воспринимались мной с благоговением.