— Твою ж… ть… ть! — матерился я. — Так засрать весь пол!
Это же холера! Холерные вибрионы в испражнениях сохраняются примерно четыре месяца. А здесь все полы пропитаны этой заразой! Устраивать лазарет в собственном доме — не самая лучшая идея. Не зря же строили холерные бараки, а после их сжигали. Упустил я из виду очевидное, а после уже было поздно что-то менять. Когда всё закончится, на полгода закрою это крыло дома. Пока же спешно переоделся в своей комнате, сняв все цивильные вещи и надев банный халат. Всё равно меня никто не увидит, да и не до приличий в этой ситуации.
Куроедову было очень хреново — глаза шальные, пальцы рук скрючило в судороге, мышцы ног каменные, тоже судороги. И пульс частый. Поднимать на кровать я его не стал. Выбрал чистое место на полу и, кинув одеяло, разместил болезного на нём.
— Что же вы так, Ксенофонт Данилович, не уберегли себя? — попенял я помещику, чтобы отвлечься. — Здоровье, оно такое… Это денег может быть много, а зачем они больному человеку?
Так, с причитаниями и нравоучениями, занялся Куроедовым. Напоить его лекарством удалось с большим трудом. Он вообще всю воду извергал из себя обратно. Сделал ему из простыни памперс, расположил удобнее. Где-то через полчаса половина таблетки всё же попала внутрь в виде раствора и совместными усилиями удалось удержать её внутри. Куроедов задышал чаще, но сдерживал рвоту.
Я же занялся уборкой. Через приоткрытую дверь озвучил, что мне нужно. Толку от мытья полов особого нет. В смысле, холера здесь останется, но сам хоть буду ходить по чистому. Тут же задумался, сколько я вынесу заразы на подошве, когда пойду выливать ведро, и потребовал положить на пороге мыльную и мокрую тряпку.
На обратном пути зашёл проверить Петю с Дуськой. Те выглядели слабыми, но точно не умирали. Им даже куриный бульон приносили в качестве еды. И моя помощь в качестве санитара не требовалась.
— Пить давать столько, сколько хотят, — дал я распоряжение и ушёл дальше вытаскивать Куроедова из смертельных объятий холеры.
Эта ночка нам обоим далась нелегко. За последние дни я вымотался, устав физически и морально, боялся, что вырублюсь, а Куроедов умрёт. Его продолжало тошнить кровью. Лекарство вливал малыми дозами, но оно не особо помогало. Желудок у помещика был изрядно потрёпан алкоголем. Про это я ему и талдычил всю ночь, чтобы не уснуть и как-то держаться. Поведал Куроедову о других болячках. Вообще обо всём, что вспоминал. Не знаю, слышал он меня и воспринимал ли слова, но я продолжал свою импровизированную лекцию до рассвета.