голос крикнул:
— Это не затемнение, бомбить не будут!
Серафима даже за галстук схватилась, осела, махнув рукой. Сказала:
— Я и забыла, что Валера тоже из блокады! Нет, нет, мальчик. Это просто солнечное затмение. Затмение, а не затемнение. Сначала потемнеет, потом рассветёт!
Надо сказать, что это Валеркина путаница в двух, таких похожих, словах, никого не развеселила и не позабавила. Напротив, наша младшая группа так даже примолкла, ещё соображая, что к чему. Пионеры зашевелились, загалдели раньше, а мы всё ещё сидели, прижав уши. Пока Лёвка Наумов не спросил Валерку:
— Так ты из блокады?
Тот просто кивнул.
— А когда эвакуировали? — дотошно допрашивал мой приятель.
— Зимой. Через Онегу, это озеро такое. На грузовиках.
Лёвка приготовился спросить ещё что-то, но Валерка его прервал.
— Прямо за нами шёл такой же грузовик. С ребятами. Снаряд жахнул перед ним. И он сразу провалился.
Было глупо спрашивать ещё о чём-то. Но Валерка сам сказал, что его перевезли к бабушке, она операционная сестра в нашем госпитале. А мама осталась в Ленинграде. Она хирург.
Мы эти слова, конечно, знали, они содержали страх, чью-то боль, и хотелось про такие слова забыть. Но не получалось. Наверное, потому вокруг Валерки образовалось какое-то уважительное пространство. Молчанием его не назовёшь, но пустая болтовня на любые мальчишечьи темы затихала, когда он приближался.
И вот настал этот день, когда солнце должно было ненадолго, но уйти, спрятаться от людей. Чтобы, может, они поняли, увидели, что будет, испугались, наконец, и остановили всякие войны?
Весь наш лагерь переместился к детскому дому, а там шла горячая работа. Какой-то взрослый человек резал старые, но до блеска вымытые куски стекла старинным прибором по имени алмаз — надо же, какое название, — а старшие ребята коптили их почти индустриальным образом, одни — обжигая их на свечках, другие на коптилках, раздобытых откуда-то, а потому тут образовалась то ли очередь, то ли толпа.
Наконец, прокатилась почти что тревога, и все, у кого были закопчённые стёклышки, повернулись к солнцу — хорошо, что небо было чистое. Нас было трое — мы с Лёвкой да и Валерка, и первым мы отдали стёклышко ему. Он глядел вверх, губы его растянулись то ли в улыбке, то ли в плаче, и правда, глаза оказались мокрыми, когда он отдал стёклышко другому.
Когда оно дошло до меня, луна заслонила солнце примерно на треть.
Я вглядывался в эту картину, заметив, что движение происходит, если и не очень быстро, то вполне заметно. Как я понял, луна не просто закрыла солнце, но ещё ведь и кружилась земля вокруг своей оси. Нам говорили об этом в школе. И хоть шар земли был громаден, как и лунный, и солнечный, всё получилось довольно быстро. Вот ты стоишь тут, перед школой и сломанной церковью, где наш лагерь, смотришь вверх, и запросто видишь, как медленно, но и как быстро вращаются светила!