Далеко не всем наорцам нравилась новая политика страны. Очень и очень многие не понимали, зачем нужна война со смесками. Ну хорошо, на Наору когда-то напала банда, большинство членов которой были именно смесками, но это же банда. В ней и люди были, хоть и немного. Причем здесь живущие своей жизнью где-то далеко разумные? Им нет дела до рейха, они вообще не знают о его существовании. За что их убивать? Но высказывать такое мнение стало небезопасно, можно было угодить в гестапо, а этого не хотелось никому — слухи об этой жутковатой организации ходили разные. А то и в руки эсэсовцам, что было куда хуже, можно было попасть, эти в живых никого не оставляли.
Несогласные молчали, едва осмеливаясь что-то тихо бурчать на своих кухнях, с недоумением глядя на происходящее. Ведь все население страны было искренне благодарно фюреру, из ничего создавшего работающую, как часы, экономику, искоренившему голод, сделавшей жизнь обитателей Наоры богатой и безопасной. Но зачем понадобилось начинать никому не нужную войну? Только самые умные понимали, что все предыдущее являлось только подготовкой к этой самой войне и именно она всегда была главной целью Адольфа. Для чего ему это? Чего он хочет добиться? Не спросишь ведь, а если кто-то осмеливался публично задавать такие вопросы, то к нему вечером являлись молодчики из СС, мордовороты в черной форме, и объясняли неразумному при помощи дубинок, о чем спрашивать не следует.
Мастер-артефактор Торвин Дайнего предавался тяжким раздумьям, он почти ничего не понимал в происходящем вокруг, с каждым днем теряясь все больше. Люди на Наоре словно посходили с ума, они старательно орали официальные лозунги, хотя по испуганным глазам многих становилось ясно, что они этих лозунгов не разделяют, но толпой кинутся на любого, кто осмелится в них засомневаться.
— Милый, — вошла в гостиную Шейна, его жена. — Тут газеты свежие принесли. В них официальное сообщение о гибели второго флота…
— Что?! — вскинулся артефактор. — Давай!
Случилось нечто невероятное! Власти наконец-то признали трагедию, о которой все знали, но молчали. Торвин жадно вцепился в газеты, привычно выругавшись по поводу готического шрифта и неродного языка — с самого воцарения фюрера двадцать пять лет назад власти начали насильственно вводить непонятно откуда взявшийся немецкий язык, хотя племени с таким названием на Наоре не существовало. Им постепенно подменяли языки сотен народностей планеты, постепенно создавая единую нацию, и десять лет назад немецкий стал единственным официальным государственным языком Пятого рейха, все документы велись исключительно на нем, как и образование, в итоге для детей он постепенно становился родным, на языках родителей они говорили с акцентом и не желали исправлять это. Газеты выходили исключительно на немецком и, по требованию фюрера, печатались неудобочитаемым готическим шрифтом. Торвин к нему так и не привык за все эти годы, и теперь продирался через текст, как через густой кустарник.