В коридоре было необычайно шумно и суетно, и я это слышала, несмотря на достаточно большое количество бесконечно разговаривающего народу вокруг. Гости, как мне пояснили позже, начали съезжаться с раннего утра, и востребованными оказались даже самые непритязательные комнаты.
А потом явился Вениан с большой плоской коробкой, и все вымелись за порог в одно мгновение. А что, здесь жениху невесту до свадьбы видеть не считается дурной приметой?
Когда-то
В кабинете было темно. Он задернул шторы, чтобы даже отраженный снегом лунный свет не разгонял тьму. Зверю было маетно, а свет, даже такой зыбкий и тусклый, раздражал. На изломе года всегда было сложнее всего сдерживаться, но в это раз — особенно. У причины были дерзкие глаза мягкие волосы орехового цвета и запах. Вишня и солнце. Прикосновение тонких пальцев воспоминанием тлело на ладони, мучало. Зверь ворочался и просился наружу. Звал. Ее.
Удавкой проступила на коже вязь клятвы. Отразилась в полупустом стакане на столе, растаяла. Назойливое воспоминание таять не собиралось. Мягкие губы, тонкая нежная кожа шеи с бьющейся жилкой, стон с его именем на устах, и теплое податливое тело, бесстыдно прижимающееся к его разгоряченной плоти так тесно, что он почувствовал ее лоно, готовое принять его. И одна на двоих сладостная дрожь предвкушения. И огонь, который он не сдержал.
Тело отозвалось на воспоминание, как если бы девушка снова была в его объятиях, и проклятая пламенем кровь высветила вены под кожей. Зверь заурчал, довольный, ему тоже нравилось это вспоминать. Анатоль откинулся в кресле, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая и себя, и зверя. Нужно было снова вернуться в зал. Отец видел, как он уходил, и непременно станет упрекать. Не только за пренебрежение светскими обязанностями. Еще за брата. И за то, что он — это он.
— Анатоль? Так и знала, что опять сидишь здесь в темноте.
Канцлер выпрямился. Гуляющий в крови огонь перекинулся на свечи, пламя вытянулось лентами и опало. Контроль ни к черту… Пришлось встать и зажечь свечи… по-человечески. Улыбка вышла невеселой.
— Кто она для тебя? — Серафин подошла ближе.
— Что?
— Эта девочка. Кто она для тебя?
Анатоль продолжал смотреть на огонь. Пламя отражалось в зрачках, придавая радужке странный оттенок опаленной солнцем травы.
— Если просто забава — остановись.
Он был выше Серафин на голову. Изящная кисть легла на сжатый кулак. Анатоль вздохнул, бережно обхватил руками тонкие пальцы матери, опустился на колено и прижался лбом к тыльной стороне узкой ладони.
— Ты станешь любить меня меньше, если я сделаю что-то дурное? — спросил мужчина, чувствуя, как мать, как когда-то в детстве проводит рукой по волосам, чуть ероша макушку.