С пальца натекло. И под ней — кровь. Дождь уже лил, пока это все происходило.
— Надо идти, — сказала она.
Он поднял ее. Один скелет, ничего не весит.
Они поплелись рядом, пока дошли, с него вся грязь смылась. Столько воды кругом, как он раньше не замечал.
Он думал — надо искать другую работу. Часы тащились как кляча на водокачке, раньше он не берег силы, ворочал за всех. Не подставляться. Не попадаться на глаза. Тут никто не перекуривал; так бы рядом постоял.
День едва перевалил за середину, а его начал бить мандраж. Расстались; не договаривались. Тогда будет по-прежнему.
Шел к выходу, хромая больше обычного. Сторож на этот раз молчал, или его не было в будке. А может, отвернулся.
Вот он ее видит, ничего не чувствует. Только покой. Покой сходит на тело, все как надо, все крепко, надежно. Она не бросит никогда.
— Долго ждала?
Она молчала, будто не понимая. Трогала карман — карман оттопыривался. Вынула и протянула ему. Апельсин.
— Украла?
Она фыркнула:
— Нет, купила.
— Съешь.
— Сам ешь. — Глаза сверкнули. — Давай уйдем.
Поехали в этот раз на метро. В центр поехали. Денег только-только на два жетона, с прошлой стройки ушел, расчета не получил. Главное ее посадить. Она вороватая девчонка, если она примется за свое, а ее словят — как тогда? Пусть бы его разрезали на куски, а ее не трогали. Но никто никогда не соглашался на обмен.
Толпы народу. Она ныряла в них, как рыба. Заяц чувствовал себя не фонтан, в грязной одежде со стройки, замешкался. Она вернулась, сунула ему ладонь. Шли дальше, не расцепляясь. По реке тронулся трехэтажный паром, с одного берега на другой, кучи людей притерты к бортам, а машины — на ярус ниже. «Эй!» — она замахала тем, кто на пароме — и с парома замахали в ответ. Она вздернула его руку, как победителю.
Мимо метро, парома мимо, метро закрыли, паром по билетам, на стройку разве к утру. Она двигалась, как маленький локомотив. Он хромал, палец болел, но готов был до упора — если как вчера. Но светло. Ни тучки.
— Вон там я сплю, — она ткнула пальцем за реку. Так он узнал, где она спит.
Она остановилась, вздернула подбородок.
— Я больше не приду.
Кивнул.
— Тебе все равно?
— Ты одна из них. Я понял, ты показала.
— А ты?
— Я если свалюсь с лестницы, или с балкона без перил. Городу от этого ничего не убавится.
Она кивнула.
— Я специально так сказала.
— Зачем?
— Посмотреть, какой ты.
— Посмотрела?
Кивнула.
Он кивнул, повернулся и пошел.
Возвращаться оказалось тяжелее, чем думал. С ней он почти не садился, — а сил было больше. Ну, на город хоть посмотрел. До этого этажи, этажи, этажи, лестницы, лестницы, лестницы, его и держали за то, что бегал не глядя, не боялся, что упадет, упадет — прекратится всё. Выкинут за забор. Не было никогда.