Чика не просто врет мне. Она недоговаривает. Обесценивает мою способность защитить ее и делает из меня какого-то долбоеба.
Пока она со мной, пока она — моя купленная игрушка, я буду оберегать ее от всего мира.
Я знаю, что очень ревнив, и терпеть не могу, когда мои вещи или люди ломаются.
Ломать имею право только я.
А сейчас я делаю все, чтобы чика думала о сексе. Я сам о нем думаю, только не так, как ангелок предполагает.
Она меня недооценивает, и в этом ее серьезная ошибка.
Один приятель научил меня технике, как по-умному возбудить женщину. Причем как раз такую горячую штучку, которая слишком сильно контролирует свое тело.
В танце она позволяет себе все, но как доходит до постели, зажимается.
Ее давит чувство вины за удовольствие или еще какие предрассудки.
Эта техника сбивает зажимы. В самом прямом смысле.
Вчера я был мертвецки пьян, и лучшее, что мог — привязать чику и зализать ее.
Это слишком мягко.
А тут даже наручники не нужны.
В душевой мне становится яснее некуда, что чика меня боится. Что она готова чуть ли не упасть на колени и плакать, лишь бы я ее отпустил.
Нет, сучка. Не так просто.
Я не хочу, чтобы ты запомнила меня уродом, который только причиняет боль.
Я люблю ломать девок, но совсем не так, как ты считаешь.
Похрен. Я слишком возбуждаюсь, лаская тебя. Твое тело — высший сорт.
Лучшее, блять, из тех, что попадались мне в руки.
Мягкая, нежная кожа, которую еще не испортила грубая работа. Умопомрачительные тяжелые, но пока упругие сиськи. Пиздец тонкая талия. А какая у тебя задница… Ее просто не хочется отпускать.
Я и не отпускаю. Намыливаю и смываю мыло.
Ангелок вся дрожит. Я говорю ей вытереться насухо, а пока моюсь сам.
В этой технике главное не только правильно возбудить бабу, но и сохранять контроль, когда она начинает по тебе елозить.
А иначе так себе наказание.
Неудовлетворенность — страшная штука. Когда вся пизда горит, а гордость не позволяет умолять мужика, это жестоко, чика. Это хуже, чем побои.
Но ты сама напросилась.
А пока она старательно на меня не смотрит. В другой момент меня бы позабавило, что можно настолько трястись от одного моего вида. Но только не сейчас.
Это начинает раздражать.
— Снимай полотенце и иди в комнату, чика. Подожди меня там.
В номере нет ножей, нет книг и вообще ничего нет, чем можно в меня бросить.
Я закончу через пару минут, зато приятнее будет, если сейчас Анхела перестанет тут отсвечивать.
Я даже больше на нее не злюсь. Эти круглые от ужаса глаза — непередаваемо.
Анхела Рубио должна знать свое место. Разве я многого прошу?