— Ты передо мной не закрывалась, Мари. С каких пор вдруг решила начать?
А сам отступаю.
Боюсь. Сам себя сейчас боюсь. Страшно прикоснуться!
Ведь могу не остановиться! Могу….
Твою мать!
Лучше даже и не думать! Не представлять!
— А с ним? С ним, Мари?
Скрещиваю руки на груди. Изо всех сил их сжимаю. Чтобы сами не вырвались. На горло снова не легли.
— С ним ты тоже? Вот так? Прикрывалась? Или встречала его, сбрасывая с себя на ходу тряпки? И так и неслась к нему навстречу?
— Зачем ты принес мне еду? Зачем, Бадрид?
Заламывает руки. И мне самому больно. Когда в глазах ее целый омут боли вдруг всколыхнулся.
— Зачем держишь здесь и тянешь эту пытку? Зачем? Ты ведь не веришь. Ни одному моему слову не веришь! Если решил убить, то убивай! Зачем тянуть? К чему? Или хочешь поиграться? Загнать меня, как кот мышку? И смотреть, как она будет корчится от страха и от боли?
— Убью, если решу, — не выдерживаю.
Обхватываю горло рукой.
Но второй в волосы зарываюсь.
Дергаю на себя и внутри все выть и стонать от боли начинает.
Рядом. До мяса. Почти без кожи.
А так далеко! Так далеко. Что рвет на части!
— Ешь, Мари.
Отталкиваю от себя, а сам на пределе.
— Пока я решил. Что тебе нужно есть и жить, будешь жива.
__________________________
* * *
Мари.
— Поднимайся, Мари.
С удивлением замечаю, что за окном уже ярко светит солнце.
Ну, как за окном.
За небольшим узким окошком под самым потолком.
И то. Даже на этих узеньких просветах решетки!
Этот подвал совсем не такой, как тот, в который меня забросила Наина вместе с Динаром.
По сути, здесь все, как в обыкновенной комнате. Даже очень хорошей комнате.
Огромная и довольно мягкая кровать. Глубокие кресла. Небольшой столик и абсолютно полноценная ванная комната.
И все же я здесь пленница. Пусть эта тюрьма намного чище, лучше и светлее, чем прежняя!
Шок.
Первый момент, когда увидела.
Когда его глаза сверкнули привычной чернотой.
Когда поняла. Я не ошиблась!
Он!
Это был он, в том разрушенном замке-призраке, в той пустыне, на том ринге! Он!
И внутри все заорало от счастья!
От бешеной дикой потребности броситься к нему на шею.
Вести руками по его телу. Прижать обе ладони. К лицу. К груди. Слушать его дыхание. Чувствовать, как бьется его сердце под руками.
Понимать сквозь всю пелену прожитого горя и отчаяния, что он жив! Жив!
Но его ярость полоснула хуже самого острого ножа.
Бадрид. Ему и говорить ничего не надо. Не нужно произносить всех своих жестоких слов. Дергать за волосы и сдавливать шею.
Все. Все в его глазах. Огромных. Бездонных. Полных яростной пучины.
И я боюсь дышать рядом с ним. Боюсь сказать лишнее слово. Не так шевельнуться!