До сегодняшнего дня Лент отказывался, ему не хотелось делиться с Савилой, да и ни с кем другим, своими воспоминаниями об Анне. Но это жёлтое платье было не только в цветочках, оно было ещё и в пятнах грязи, и в крови. И он не помнил больше ничего из её одежды. Сейчас это вдруг показалось ему неправильным.
Алевтина и Любочка были здесь же, в просторном коридоре, провожали Савилу, держа друг дружку под руку. Обе удивились, но ни одна не сказала ни слова. Всё-таки Ленту везло в жизни с женщинами.
Савила думала. На улице давно темно, и отложенных дел у неё, скорее всего, невпроворот, и по дому, и по практике: – Может, не сегодня, Лент? Завтра плановая встреча. Пятьдесят лет прошло. Один день ничего не изменит.
Чистая правда, не изменит, но бывает на душе так… хуже, чем болит.
– Я не помню ни одного её пальто, Савила, ни одной куртки, только это ужасное платье. Было жарко и душно. Это помню. И вонь помню – горели торфяники. Ещё помню железный календарь с двумя семёрками. Седьмое июля. Седьмое июля шестьдесят девятого.
Савила поняла. Она всегда понимала. Кроме того, она тоже помнила то ужасное платье, когда-то раньше оно даже казалось ей милым. Её взгляд затянуло тиной: – Пропусти…
Пропустить? Все навыки Лента, да и обновлённые руны, работали на защиту от вторжения в подсознание хозяина. Попробуй тут пропусти. Но он сделал над собой усилие и провалился.
Утро вышло скомканным. Анна носилась по квартире и что-то искала. Он спросил. Она ответила. Метрику. Она родилась, как и он, в девятнадцатом. Её отец был офицером, перешедшим под красные знамёна. Мать – из семьи небольшого помещика. Ребёнка, несмотря на турбулентные времена, ждали с нетерпением. Ждали к апрелю и решили так, что лучше бы на это время оказаться поближе к семье. В силу обстоятельств, в России из Ефимовых почти никого не осталось. Изредка давала о себе знать новороссийская ветвь. К ним и отправились. Вернее отправили. Будущую мать. Поскольку будущему отцу было некогда – революция. Правда, как только французское командование объявило поспешную эвакуацию Одессы, последние родственники тоже выехали. Понятно, что оставшись одна во всей этой каше, матушка не знала, куда обращаться за регистрацией – «Помилуйте!», отвечали ей. Кроме того малышка рыдала не переставая, схватив какую-то хворь. Выручала консьержка, как рассказывал позже с её же слов отец, отпаивала травками.
Анна давно и старательно пыталась восстановить историю своего рождения, но так и не смогла. Даже не смогла разобраться когда потеряла мать. В девятнадцатом Одесса переходила от генералов к атаманам, а от них к гетманам, и всё это под вой бандитских пуль. Молодая женщина вышла однажды за покупками и не вернулась.