— Ага, — лыбится и на миг превращается в мальчишку, никогда не видела его таким, — я бы сказал, что пара часов, малышка, так что не трусь.
Монгол отвез меня к Цукербергу.
Нас уже ждали. Он позвонил из машины, когда я, сидя на заднем сиденье, впервые закричала от резкой, скрутившей все тело боли.
— Еду, Авраам, минут двадцать и домчу.
Слушает ответ на том конце и рявкает:
— Я знаю, что до вас час езды, я сделаю за двадцать минут.
В больнице все как в тумане, опять на руках у Монгола, затем лицо Авраама…
— Давай, Аврора, держись, мы справимся! — и уже в сторону: — Быстро работаем.
Я не кричала, когда схватки болевыми обручами скручивали все тело, держалась и кусала губы, не знаю, почему не могла закричать, терпела.
Был только один-единственный крик в машине с Монголом.
— Все хорошо, милая, все будет хорошо…
Голос Авраама, как якорь, за который держусь.
Я стонала, громко, было больно настолько, что казалось, будто тазовые кости дробят.
— Плод большой.
— Поздно для эпидуралки.
— Здесь стремительные роды…
— Тужься, Аврора…
Фразы врача и я мечусь взглядом по палате, мне видится разное, невероятное и в момент, когда я, наконец, кричу, выталкивая из себя в мир нового человека, я зову Ивана…
И именно в эту секунду мне кажется, что я схожу с ума, потому что в окне двери в родильную палату мне чудится, что я вижу мужчину в кепке и с бородой.
Мираж, но у этого миража нереальные глаза Ивана…
— Иван… Иван… — проговариваю потрескавшимися губами, не вслух даже. Краткий миг, и я тону в этом взгляде, как в бездонной серой пропасти.
Таких глаз ни у кого не видела… только он… Пальцы дрожат, и я тяну их, хотя по факту едва могу пошевелить кончиками.
— Ваня…
Сил нет, я на грани какого-то полуобморочного состояния, а может, действительно брежу.
Потому что я вижу его, именно его, и сердце разрывается от боли, по щекам катятся слезы, жгут и ком в горле, и надрывом с болью только шепот:
— Ванечка…
И в ответ на мой безмолвный крик мужчина прикрывает глаза и, кажется, тянет носом воздух со всей силы, а стоит мне моргнуть, как болезненный мираж рассеивается. Дверь распахивается и в родильную палату влетает очередная медсестра.
Привиделось. И мне остается только впиться зубами в искусанные губы и обессиленно смотреть, как перед глазами мелькают люди в медицинской форме.
Я все еще пребываю в каком-то пограничном состоянии, между явью и сном, когда мне на грудь кладут младенца.
— Вот он, наш крепыш! Как маму заставил помучиться, а нас поволноваться…
Голос Цукерберга наполнен триумфом и теплом, заглядываю в теплые глаза мужчины… и улыбаюсь робко, губы болят, я слишком сильно их кусала.