Мертвые вне подозрения. Я жрал агонию, запивая болью, и смотрел в глаза Худого, когда он понял, кто стоит перед ним в белоснежной форме официанта.
Я улыбался, когда шакал брызгал слюной и орал, что лично видел мой труп. Трупом стал он за все, за всех. Долбаный торговец человеческими жизнями, распорядитель смерти.
Он подох от лезвия. Недаром мне дали кликуху “Кровавый”. Умение работать со скальпелем от отца. Все же мне было предначертано стать хирургом.
Когда последний враг был повержен, я сел на пол, лег на бетон под тяжестью собственных ранений, добраться до главаря оказалось сложно, пришлось умирать по-настоящему, ловить пули.
Но душа, вернее, то, что у меня осталось от нее, рвалась в клочья, потому что я был виноват во многом, грехов не пересчитать, но съедало меня лишь одно.
Я так и не увижу ее, их…
Не вдохну живительный аромат брусники, не прикоснусь к своей жене и так и не почувствую, что жив.
Где-то внутри меня, несмотря на все, живет мальчишка с перебитым хребтом, но не убитой верой в правосудие…
И как на повторе ее крик.
— Иван!
Возвращает вновь.
И я встаю, заставляю себя идти, не реагирую на боль, на прошивающие конечности стекла и металл, я стараюсь выжить хоть еще лишь раз, чтобы увидеть свою зарю, надышаться запахом куста, растущего на болоте.
И перед глазами она, как на ее грудь кладут новорожденного. Мое дитя.
Пытаюсь не наступать на поврежденную ногу, заваливаюсь в тачку и борюсь со тьмой.
Выбираюсь.
Завожу мотор и еду.
Никогда не боялся. Мне нечего было терять.
И в тот миг, когда понял, что люблю, пришло осознание, что уязвим. Аврора. Она тот рычаг, дерни за который, и зверь будет драть собственную грудную клетку, сжирать себя, только чтобы ей не навредить.
И опять нахожу себя у моего персонального лифта, ведущего в кабинет Цукерберга.
Я буквально вываливаюсь, как только открываются двери, и успеваю заметить бледное и шокированное лицо человека, знавшего моего отца.
— Ваня!
Кричит и бежит ко мне, наклоняется и я успеваю прошептать перед тем, как отключиться:
— Для всех я мертв.
Подмечаю, как старый друг кивает. Я не хочу, чтобы Аврора хоронила мужа во второй раз, а то, что выкарабкаюсь сейчас — шансы малы.
Может, и меньше тех заветных двух процентов.
Меня вырубает и даже истошный крик Авраама не заставляет поднять тяжелые веки.
— Реанимацию срочно!
— Больше с того света я тебя вытаскивать не буду! — рык Авраама сотрясает белоснежные стены кабинета, выходит на такие децибелы, что я думаю, все рамочки с регалиями на стене каким-то чудом не грохаются на пол.
— Цукерберг, ты хочешь, чтобы у меня перепонки лопнули? — ухмыляюсь беззлобно. Профессору многое позволено, он мне почти как отец.